Стюарт О’Нэн - К западу от заката

От предложения выпить и Бенчли, и Скотт отказались, однако последнему все же польстила мысль, что у него был шанс принять бокал от самой Марлен Дитрих. Она провела гостей в комнату с панорамным видом, служившую гостиной, и тут же удалилась. Там же их встретил Эрнест. В полосатых шортах и майке, он неловко опирался на костыль, а его правая голень, обмотанная несколькими слоями серого бинта, напоминала осиное гнездо. С их последней встречи Эрнест заметно погрузнел. Сейчас он выглядел так, будто только что поднялся со сна. Подбородок и щеки покрывала трехдневная щетина, а немытые волосы с одной стороны были примяты.

— Mi hermano! [38] Брат мой! ( исп. ) — Эрнест протянул единственно свободную руку.

Скотт подошел, ожидая рукопожатия, однако Эрнест обнял его и расцеловал в обе щеки. Пахло от него неприятно — не перегаром, но дыхание было спертым, словно у него были проблемы с зубами.

— Хорошо выглядишь!

— Про тебя сказал бы то же самое, но врать не буду, — отшутился Скотт.

Сев в кресло, Эрнест закинул ногу на подушку.

— Что она вам сказала?

— Что тебе нужен покой, — произнес Скотт.

— Ох уж эти немцы, только и умеют что командовать. Ерунда, всего лишь осколок. Оперировали меня, оперировали, а до него так и не добрались.

— Боевое ранение? [39] В 1937 г. Хемингуэй работал в Испании в качестве военного корреспондента в разгар Гражданской войны (1936–1937 гг.). — спросил Бенчли.

— Нашу гостиницу бомбили, а я прятался под столом. Еще и голове моей досталось. — Хемингуэй откинул сальные пряди и показал желто-лиловую шишку. — Такой вот я бравый вояка.

— Надеюсь, хоть сервис в гостинице был приличный? — спросил Скотт.

— Ни еды, ни воды, ни боеприпасов. А так — полный курорт!

— Понятно, — усмехнулся Скотт. — Поэтому ты и вернулся.

— Я бы предпочел остаться там. В Нью-Йорке правительство держало нас за дураков. В Бостоне полиция готова была нас пристрелить. Нас даже в Чикаго не пустили. Стоит ли удивляться, что мы подались в Испанию, тем более когда там такая заварушка с немцами.

— Ты же знаешь, Штатам сейчас не до чужой войны, — заметил Бенчли.

— И прежде всего потому, что у страны на это нет денег, — пояснил Скотт.

— Рано или поздно им все равно придется ввязаться, — покачал головой Эрнест. — И тогда заплатить придется дороже.

— Согласен, — сказал Скотт. — Но, по-моему, правительство предпочитает оставить драку Советам.

— В Нью-Йорке и Голливуде с этим не согласны, — добавил Бенчли.

— Конечно не согласны. А вдруг Советы всю страну возьмут под контроль! — произнес Скотт.

— Это точно, — кивнул Эрнест. — Никто не хочет ставить не на ту лошадку.

— А это не та? — спросил Бенчли.

— Лошадка-то та, только времена не те, — ответил Эрнест.

— Неужели для того, чтобы стать антифашистом, нужны какие-то особые времена? — возмутился Бенчли.

— Непростой вопрос, — ответил Эрнест. — Можно лишь надеяться, что, если жертв будет много, люди наконец опомнятся.

Скотт посмотрел на Бенчли: тот сидел со скрещенными на груди руками и кусал губу. Понять, уловил ли он смысл сказанного Эрнестом, было невозможно.

— К весне все будет кончено, с нами или без нас. А потом наступит очередь кого-то другого, — пояснил Эрнест.

— Австрии, — сказал Скотт.

— Верно мыслишь, — кивнул Эрнест.

— Спасибо.

— Потому я тебя и позвал. Кстати, слышал, «Метро» заказала тебе «Трех товарищей»?

Почему-то Скотта не обрадовала осведомленность Эрнеста. Не исключено, что он был знаком с Эдди Кнофом или Эдди обсуждал это с другими продюсерами… Кто знает, может, слух о работе Скотта над сценарием давно разлетелся по всему Голливуду, и только он, как несмышленый щенок, узнал обо всем последний.

— Вопрос еще не решен.

— Если будешь над ними работать, сделай одолжение, не забудь об Испании.

— Не забуду.

— Знаешь, какой фильм Гитлер запретил первым?

— «На Западном фронте без перемен»? — сказал Скотт, поняв ход мысли Эрнеста.

— Тебе будут вставлять палки в колеса или просто не дадут хода работе, — предупредил Эрнест. — В немецком консульстве есть атташе по фамилии Райнеке, без него к иностранным прокатчикам ничего не попадает. Он без преувеличения цензор для всей Европы.

— А разве последнее слово не за студиями? — Уже произнося это, Скотт понял, как наивны его слова. Как и все, кто властвует благодаря деньгам и ради них, студийные боссы виртуозно умели подстраиваться, если им наступали на хвост.

— На окончательном монтаже всегда присутствует Тальберг, — напомнил Бенчли.

— Ну, ты же умеешь обиходить монтажеров, — сказал Эрнест. — У тебя талант превращать серьезные вещи в безделицы, не то что у меня. Даже умирая с голоду, я бы не смог писать статейки для воскресных газет.

«Ты-то нужды не знаешь», — подумал Скотт.

— Так что приготовься к тому, что кое-кто будет присматривать за твоей работой, — добавил Эрнест.

— Хорошо, — ответил Скотт. Хотя был совершенно беспомощен в таких вопросах, особенно если от него требовали невозможного.

Обедали они под трели птиц на террасе с потрясающим видом на океан. Подав холодную форель с салатом, Дитрих вернулась в дом и лишь иногда выглядывала из кухонного окна, словно была здесь служанкой. В бокале Скотта плескалась скорее вода со льдом, чем мозельское вино.

— Хорошо, что ты завязал, — сказал Эрнест, чокаясь с ним. — Составлю тебе компанию через пару месяцев, если тебе от этого станет легче.

— Ничуть, — улыбнулся Скотт.

Когда, прощаясь, все уже стояли в самом низу лестницы и Бенчли рассыпа́лся перед Дитрих в похвалах за обед, Эрнест осторожно спросил у Скотта про Зельду.

— По-прежнему, — ответил тот, пожав плечами.

— Сожалею.

— Спасибо, — кивнул Скотт.

Он не стал интересоваться, как поживает Хедли [40] Элизабет Хедли Ричардсон (1891–1973) — первая жена Хемингуэя (1921–1927 гг.). , новая миссис Хемингуэй [41] Паулина Пфайфер (1895–1951) — вторая жена (1927–1940 гг.). , а просто обнял Эрнеста и напомнил, что вечером они еще увидятся. Хозяйке же дома он вежливо пожал руку, чтобы не показаться фамильярным. Но Дитрих была очень мила и простилась с ним как со старым другом. От нее пахло сиренью, а когда ее шелковистые волосы коснулись его щеки, он невольно вздрогнул.

Дом Фредрика Марча в Беверли-Хиллз представлял собой деревянный особняк в псевдотюдоровском стиле, окруженный английскими садами с античными статуями. Гости пробовали закуски, потягивали коктейли, которые разносили официанты-филиппинцы, и прославляли отвагу испанских крестьян, выписывая чеки за разговором о делах. Для Голливуда вечеринка была непривычно домашней. Единственным известным лицом помимо хозяина здесь был Гэри Купер, на полторы головы выше всех в комнате. Остальные гости были постарше — лысеющие гномы в очках: писатели, режиссеры, композиторы — большинство евреи, недавно перебравшиеся из Европы. В отчаянном самолюбовании, спустя полтысячелетия после инквизиции, жертвы собирали деньги в помощь своим гонителям.