Стюарт О’Нэн - К западу от заката

— Интересно, они со всеми иностранцами так?

— Зато удобно, что мастерская близко.

— Наверняка продали мне мои же шины. Хорошо они тут устроились. А не доволен — иди пожалуйся.

Когда они выехали, сумерки уже сгущались. Скотт прибавил газу и поехал за Шейлой через праздничные огни улиц Тихуаны, мимо тротуаров с проститутками в кичливых платьях, завлекающих моряков в притоны. Поставить-то механик шины поставил, но давление не выровнял, поэтому Скотту казалось, что он пытается совладать с упрямой лошадью, которую все постоянно заносило вправо. После границы Шейла поехала быстрее, будто пытаясь от него оторваться, задние фары ее машины впереди становились все меньше и меньше. Carne asada [87] Мясо на углях ( исп. ). за ужином было слишком острым, и теперь в груди надувался огненный шар, готовый разорваться в любую минуту. Скотт представил, как патрульные найдут его перевернувшийся на шоссе автомобиль и свет фонаря выхватит из темноты тело, застрявшее в окне.

Он переключил радио на станцию Сан-Диего, и, как по мановению волшебной палочки, перед ним возник и сам город, сияющий, будто в свете рампы. И желудок, и мысли успокоились. С возрастом Скотт стал мнительным, как и его мать, которой повсюду мерещились знамения смерти и трагедий, а следовало бы научиться благодарности. Важно даже не то, что он вернул машину, а то, что Шейла отменила планы и пожертвовала ему полдня, ни словом его не укорив. Скотт так давно привык ни на кого не рассчитывать, что ее великодушие казалось небывалым подарком, который он не особенно-то и заслужил и который теперь, в теплом воздухе темного «Форда», мчащегося сквозь ночь, развеял всю тягостную нерешительность. Скотт хотел догнать Шейлу и признаться ей в своих чувствах прямо посреди дороги, поблагодарить ее, без всяких шуток, и тем сохранить чудесный дар.

Эта мысль тлела в нем угольком, пока машины ехали вдоль побережья по одноэтажным городкам и рабочим окраинам. Вот и Лос-Анджелес. К тому времени, как они добрались до бульвара Сансет и стали взбираться по извилистой дороге к дому Шейлы, Скотт окончательно уверился, что эта поездка сблизила их так, как не под силу никаким ужинам и танцам. И потому был ошарашен, когда, войдя за Шейлой в дом, увидел опухшие от слез глаза.

— Что случилось? — спросил он озадаченно: мужчин это всегда сбивает с толку.

— Я так больше не могу.

Конечно, Скотт сразу подумал о Зельде. Он уже собрался умолять ее дать ему время, войти в положение, но Шейла отвернулась и стала рыться в сумочке.

— Что бы там ни было…

Он не успел закончить, потому что она наставила на него паспорт, как пистолет.

— Ты хотел посмотреть — смотри!

— Это не важно.

— Важно, — сказала она, настойчиво протягивая книжицу. Скотт отвел ее руку, однако в Шейле появилась зловещая настойчивость. Он взял ее, только чтобы та не полетела на пол. Черная обложка с позолоченным британским гербом — грозным львом и единорогом.

— Что бы там ни было, это не имеет значения.

— Открой.

— Шейла…

— Пожалуйста, Скотт, — прервала она его. — Просто открой. Обсудим потом, если еще захочешь со мной говорить.

— Если захочу говорить?

— Я пойму, если не захочешь.

— Абсурд какой-то!

— Увидишь, что нет.

Тут его озарило — до смешного просто! Донегалл. Они тайно поженились.

Шейла села за стол в гостиной спиной к нему, будто оставляя наедине с самим собой. Скотт сел на диван, где обычно читал, и открыл обложку.

На фотографии она была моложе, волосы тусклее и прямее. Жесткий взгляд, ни тени улыбки, как у заключенной.

Под фотографией имя — да нет, ошибка какая-то. Очередное разгильдяйство бюрократов, способное бросить тень на целую семью еврейской фамилией. Вместо «Шейлы Грэм» значилось «Лили Шейл».

Скотт вопросительно посмотрел на нее:

— Это что?

— Мое имя.

Как и все в Голливуде, Шейла выдавала себя не за ту, кем была. Она взяла псевдоним Шейла Грэм в шестнадцать, когда дебютировала на лондонских подмостках. Играла не в серьезных театрах, а танцевала в варьете, пела в мюзиклах и оперетках, а когда пробовалась на роль в настоящей пьесе, ей сказали, что с таким произношением можно играть только горничных и проституток.

К разочарованию Скотта, семья Шейлов была не из богатых. Лили росла в рабочем районе, младшая из шести детей. Отец действительно умер, когда она была совсем маленькой. Мать, переехавшая из Киева, была неграмотной прачкой. Она заболела, когда Лили было шесть, и отослала дочь в еврейский приют, где ее в первый же месяц побрили наголо, а однажды отлупили расческой, когда девочка украла с кухни заплесневелое печенье. Там Лили жила до четырнадцати лет — возраста, с которого можно было начать зарабатывать деньги для семьи.

Они тогда обитали в бедном еврейском квартале Степни-Грин в переулке за пивоварней. Не было ни Алисии, ни тети Мэри, ни отчима. Сводные братья на самом деле были родными, но выжил из всех только один. Генри дезертировал из армии, спал на диване и мучился по ночам кошмарами. Лили жила в одной комнате с матерью, страдавшей раком желудка на ранней стадии, который потом ее и убил. И дочь чувствовала вину за то, что скучала по приютской общей спальне.

Ее действительно представили ко двору, фотография была настоящей, но позже, после «превращения». До театра Лили успела поработать белошвейкой, официанткой, сборщицей на фабрике адресовальных машин, горничной в приморском отеле в курортном Брайтоне и, наконец, продавщицей в галантерейном магазине, где ею заинтересовалась одна танцовщица, которая, получив причитающийся процент, представила Лили человеку, впоследствии ставшему ее агентом. Чтобы подняться от танцовщицы до актрисы, она стала брать уроки правильной речи, как делают девушки, желающие наняться в гувернантки.

И это сработало. Шейла стала получать роли второго плана и привлекать к себе все больше внимания, правда, часто нежелательного. Помощники режиссеров разглядели в ней перспективу. Теперь она знала, как правильно себя вести.

Успех пришел, когда она сыграла в фарсе «Превратности судьбы» наивную молоденькую учительницу музыки, приглашенную в богатый дом, где, опьяненная силой искусства, обольстила ученика. Роль была не совсем пристойной, приходилось даже показывать легкий стриптиз под венгерскую рапсодию Листа № 3. Каждый вечер, выходя на поклон, Шейла удивлялась, что ей и свистели, и несли букеты.

Она замелькала в рецензиях. Газеты печатали ее лучшие фотографии, а они привлекали завидных лондонских холостяков и ничуть не меньше — женатых мужчин, среди которых оказался даже один судья. Наследники больших магазинов и корабельных магнатов выстраивались за кулисами в очередь, чтобы пригласить ее в лучшие рестораны, преподнести розы и бриллианты. Донегалл был не первым аристократом, которого она отвергла. Предложение ей делали не реже раза в неделю. Жизнь редко бывала к ней добра, и Шейле нравилось приезжать к ресторану на «Роллс-Ройсе» и заказывать фазана с бокалом вина. Удача казалась смешной, невозможной. И Шейла относилась к ней как ко сну, который непременно должен был закончиться, вернув все на круги своя.