Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

отчаяния.

— Как мы ждали будущего, как мы на него рассчитывали! Мы

думали, человечество преобразится — через научный прогресс, через поэзию Евтушенко… И что? Вот я попала в это будущее.

Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что оно будет таким!.. Мир

изменился, и он стал хуже. Люди стали совершенно другими. Вот

ты — ты же человек без идеалов. Скажи мне, во что ты веришь?

— В Элвиса Пресли, — сказал Сережа.

— Я так и думала, — тетя в изнеможении опустилась на диван.

Сережа немедленно схватил графин и, брызнув водой на тетю, попытался изгнать ее из мира теней.

— Тетя, ваша психика безнадежно исковеркана великой русской

литературой: Чеховым, Достоевским…

— Нет, — почти закричала тетя, — она не исковеркана ими. Всё

наоборот… Я рождена Чеховым и Достоевским и умру вместе с ними.

— Но они уже умерли.

— Значит, и я умерла. Ты доволен? Ваше поколение заражено, как вирусом, бешенством и цинизмом! Вы же не знаете, что такое

святая любовь, Тургенев, листья, которые можно отодвигать рукой, прикасаясь ладонью к лужам, тихие страстные объяснения в бе-

седках, сумасбродство, бескорыстие… А в мое время, знаешь ли, и

мороженое было вкусным, и мандарины пахли.

— Зачем вы мне это говорите? Я вам верил еще до этих слов.

— Затем, что этот усатый щеголь — Альберт — не только не

влюбился в меня, но еще и потребовал кругленькую сумму за свои

услуги. Альфонс он, вот кто!

— Так Альфонс или Альберт?

44

— Ты знаешь кого-нибудь с именем Альфонс?

— Нет. Но и с именем Альберт тоже никого.

В этот момент показывали теленовости. Актер Музыкального

театра Шпильман переплывал Ангару под прицелом камер туда и

обратно, при этом непрерывно исполняя оперные арии на слова

Метастазио.

— Так оставьте все меня в покое, наконец, что вы меня травите, дикари, звери, — тетя, не теряя достоинства, артистично зарылась в

подушки, Сережа в свою очередь пошел в свою комнату сравнивать

достоинства Расина и Корнеля.

ПРИМЕР МОЛОДЫМ

После ночи с Женей Сережа горячо делился впечатлениями.

Семен поливал кактусы и слушал без особого интереса — он не

мог почерпнуть из этого монолога ничего для своей прозы — у него

было правило: не описывать эротические сцены.

–— Во сколько? В три часа ночи? — переспросил он. — Любо-

пытно. Я тоже примерно в это время закончил второй акт своей пьесы.

Наконец Сережа замолчал. Он набрал номер Жени и запел:

— Ай джаст кол ту сэй ай лав ю!

— Ты чего там, перевозбудился что ли? — спросила она сонным

голосом.

— Нет. Давай встретимся на ВУЗовской набережной в пять, напротив «ИрГирЕдМета».

— Там же одни гопники. В этих — шарфах белых. Ну, хорошо.

Как мы друг друга узнаем?

— Ты уже забыла меня? Как это смешно и неостроумно в одно

и то же время. Нужно одеться в молодежном стиле. У меня в руках

будет журнал «Трезвость и культура» за восемьдесят восьмой год, а сзади — «Молодой коммунист».

— В смысле, вместе с тобой придет молодой коммунист?

— Да нет, в смысле, в заднем кармане будет ещё один журнал. Запас-

ной. Там обезьяна на обложке, и над ней надпись: «Кем ты стал, человек?»

45

Семен перестал поливать кактусы, сел напротив Сережи и

устремил на него задумчиво-педагогический взгляд.

— Что ты смотришь? Смотрит он! — рассердился Сережа, — меня

вообще должны убить. Все ее бывшие любовники. Мне Женя вот что

рассказала: ее мама в детстве пугала так: вот сейчас придет дедушка

с напильником. Женя знала, что дедушка давно умер, а что такое

напильник, вообще не знала. Она думала: напильник — это мертвая

собачка. И насилие и всякие там насильники тут ни при чем. Есть

связь — слова или притягиваются друг к другу, или отталкиваются.

Семен даже не улыбнулся. Вернее, улыбнулся, но как-то про

себя. То ли над случаем, то ли над рассказчиком.

— А кто твой Старосельцин? — гремел Ненашев, –— мизантроп, угрюмая личность, обвешанная со всех сторон орденами, как собачка.

Да и похож. Мне рассказывали: сидел он на каком-то официозном кон-

церте, на почетном месте, разумеется. Выходят девочки в коротеньких

юбочках, мило держась за ручки — чтобы не соврать, всем лет по

шесть или семь. Так Старосельцин разорался: разврат, мол, уберите.

— А что не разврат?

— Да всё! Твои кактусы, например, или завод «Красный Факел»…

ПОСЕТИТЕЛИ ЛОЖИ

— Разврат в том, что ты начинаешь терять себя. Может быть, я

дурак и резонер, но я уже знаю, что будет дальше.

— И что это, интересно?

Не успел Семен ответить, как тут же раздался кротко-повели-

тельный стук в дверь. Стучавший настойчиво хотел быть здесь, но

намекал, что если его не впустят, он нисколько не обидится.

Семен открыл. Перед ним стоял сосед по коммуналке — капитан

Рукосуев с миской соленых рыжиков. Это был скукоженный человек

небольшого роста, никогда не снимавший халата без пояса и покрытый

мхом от пьянства, даже щетина на его лице несколько позеленела.

— Мужики, вам этого не понять, — сказал Рукосуев, удобно

устраиваясь на диване, — вы сами видите, какую трагедию я пере-

46

жил. Метался ночами на подушке, глотал лекарства. Горстями, столо-

выми ложками глотал. Скажу проще: накрылся я красной шапочкой.

— Выпить, что ли, хочешь? — спросил Семен.

— Это слишком грубо, — обиделся Рукосуев, — мы, моряки, привыкли выражаться изысканно и тонко. Ты, Семен, скажешь:

«Паленка», а я скажу: бальзам. Скажешь: «Алкаш», отвечу: «Алкаши

все давно уж в могиле». Я вообще твои шуточки надо мной терпеть

ненавижу. Суки вы все нехорошие.

Семен плеснул Сереже и себе, налив Рукосуеву полную. Капитан

выпил, не растерялся и, подбавив лукавости во взгляде, сменил тактику:

— Нет, ребята вы что надо! Я вас уважаю, или, как говорят на

флоте, фигею без баяна. По-честному, мне эта доза губительного

напитка нужна, как зайцу стоп-сигнал. Да! Был случай в откры-

том море. Я выхожу на танцплощадку, мне докладывают: море уж

очень открытое. Что делать? Есть выход. Задраить шкоты. И бром-

брамсели убрать.

Сразу же забыв про море после второй, капитан расчувствовался:

— А я ведь, что вы думаете, дорогая редакция, я был значкист.

А меня в шею оттудова. Вот такой пердипопель… Налегайте на

рыжики. А как мы живём с женой, вы в курсе? Так вот. У нас даже

самовара нет! Нет самовара! Я подготовил книгу поэзии. Четыре

раздела. Падайте со стульев попеременно. «На висках седина», «Вам, женщины», «Алкоголизм», «Разное».

— А что входит в раздел «Разное»? — спросил Сережа.

— Ну, ты понимаешь, с рынка пластинка, с елки по иголке, разное — в эпиграмматическом плане. Вот, например, про Сему.