Елена Колина - Ты как девочка [litres]

Мура с заметной обидой сказала: «Я же всю свою жизнь ходила в садик, почему вокруг Андрюши такие пляски? Он у вас, понятное дело, особенный…» Муре казалось, что ее строго воспитывали, и Андрюше должно достаться то же. Берта говорила, что более либерального воспитания, чем досталось Муре от деда, свет не видел, а Андрюша – бедный ребенок, растет без деда… Берта считала, что ребенок еще не готов к детскому саду и будет готов к десяти годам, не раньше.

Берта с Мурой продолжали пререкаться.

– Ничего, что в десять лет дети уже ходят в школу и его не примут в детский сад?

– Ну, не примут и не надо…

– Правильно дед говорил – ты соплисист, не признаёшь реальность, тебе кажется реальным только то, что происходит в твоей голове…

– Соплисист… сама ты соплисист! Ты небось… считаешь, что соплисизм – это насморк?! Со-лип-сизм, поняла, серая ты девочка! …И да, правильно, все происходит в моей голове, а по-твоему где?

Так они шли и пререкались, Андрюша все это время молчал: он очень боялся идти в детский сад, он всегда боялся нового.

– Помидора, а можно мне домой?

Андрюша назвал Берту Синьорой Помидорой, как только она ему прочитала «Чиполлино». «Почему, разве я толстая?» – удивилась Берта. «Нет, ты важная», – ответил Андрюша.

После смерти мужа Берта начала курить, дома, не стесняясь – лежала на диване, в одной руке пепельница, в другой сигарета, и говорила: «Я буду лежать, а вы за мной ухаживать». Мура удивлялась: раньше она за ними ухаживала, почему же теперь они? Клара сказала: «Мы постараемся».

Берта тиранила Муру («У меня закончились сигареты, беги быстро, а то будет плохо…» – «Кому плохо?» – «Тебе, конечно»). Кричала на нее хриплым голосом: «Слушай меня! Смотри на меня! Я что сказала?! Я знаю, как надо!» Требовала уважения, послушания, десертов. Если Мура обижалась, ласково говорила: «Мурочка, я обращаюсь с тобой лучше, чем с родной дочерью». «Тебе это ничего не стоит», – замечала Клара, родная дочь.

К Андрюше Берта относилась не так, как к Муре: Мурочка будто родилась у нее самой, была полностью ее ребенком, с Андрюшей же она словно сказала: «Ну не-ет! С меня хватит!» – Андрюша совершенно точно был ребенком Клары. Может быть, Берта исчерпала свой материнский ресурс, может быть, пришло ее время быть бабушкой, а не мамой, а возможно, это было что-то глубинное в духе психоанализа: профессор Горячев умер, без мужа она не могла стать матерью. Так или иначе, Андрюшу она любила как положено любить внука: нежно, но отстраненно, не включая личную ответственность. При этом ставила его сиюминутные интересы выше собственных: ребенку самое вкусное, самое лучшее, мягкое, красивое, – и даже разрешала ему смотреть мультики по телевизору в то время, когда шла ее любимая передача. Муре, напротив, не уступала ничего и ни в чем, с ней стала горячо и страстно требовательной. …Чего требовала? Всего, любви.

– Ладно, плакса… Тебе понравится в детском саду, там… э-э… совсем не страшно, – сказала Мура Андрюше.

Хотя Мура обманывала Андрюшу на каждом шагу, он все равно верил ей бесконечно. Но сейчас ему было понятно: если Мура уверяет искусственным голосом, что в детском саду не страшно, значит, там очень страшно.

Андрюше не особенно понравились шкафчики в раздевалке, они были с веселыми картинками, будто здесь каждый ребенок обязан веселиться – а если ему не весело, если ему грустно?.. Не понравилась воспитательница: узнав, как его зовут, она рассмеялась и сказала: «У нас тут есть кукла, Андрюша в пальто, будем тебя так называть». Андрюше показалось, что в этом нет ничего смешного и что воспитательница с ним странно ласкова… Зачем она ласково сказала «ты мне очень нравишься», ведь она его совсем не знает? Это было такой очевидной неправдой, что Андрюша чуть не заплакал – ему стало жалко воспитательницу, вынужденную притворяться, что ей нравятся дети. Чтобы не расплакаться, он сильно сжал Кларину фотографию в кармане, фотография была взята с собой на случай, если он сильно соскучится.

– Что это у тебя глаза на мокром месте? Ты что, плакать собираешься? Ты же мальчик, мальчики не плачут, – пропела воспитательница.

И тут произошло то, чего никто не ожидал, впрочем, Берта, пожалуй, ожидала, она всегда была готова к плохому. Андрюша вежливо сказал: «Простите меня, я пе… пе… пепере… передумал», развернулся и пошел к выходу. Он думал, что хочет детей и игрушки, но оказалось, что хочет домой с мамой, Бертой и Мурой.

Воспитательница прошла курс психологии и знала, что ребенку нельзя расстраиваться, иначе ему грозит психологическая травма. Она предложила забрать ребенка домой и попробовать привести его когда-нибудь в другой раз. На словах «забрать ребенка домой» возникла некоторая суета: Берта двинулась к выходу, приговаривая «я же говорила, что ему рано в детский сад», Мура закричала «Андрюша, пока!» с лестницы. Берту можно было понять: она немного устала от Клариных детей. И Муру можно было понять: у нее-то уж точно были дела.

Клара уговаривала Андрюшу всеми возможными непедагогическими способами: если он на полдня, хотя бы на час, хотя бы на полчаса останется в саду, она купит ему в Гостином Дворе ту большую машину, катер, самолет, велосипед и мороженое, они пойдут в зоопарк, в группе замечательные дети и игрушки, и Андрюша будет там очень счастлив… В ответ Андрюша вцепился в ее куртку и закрыл глаза. Клара знала, что это означает: он ей доверяет, знает, что она его не предаст, и сейчас они пойдут домой на ближайшие несколько лет… Ситуация казалась совсем уж безнадежной, но тут вдруг раздался густой низкий голос.

– Отпустил маму. Развернулся. Дал мне руку. Пошел, – сказал голос. Голос принадлежал заведующей детским садом. Андрюша отпустил Клару, развернулся, дал заведующей руку. Она ничего не знала о психологических травмах, зато знала какой-то секрет, какую-то имела тайную дудочку, на звук которой завороженно шли дети уже лет тридцать.

Клара вышла из детского сада, печально думая, что самое трудное и даже трагичное для каждой матери – мгновение, когда ее дитя впервые начинает жить без нее, и какие же все-таки Берта и Мура эгоистичные, бросили ее в трудную минуту… И увидела, что Берта и Мура вовсе ее не бросили, они тут, во дворе, на пожарной лестнице. Взобрались по пожарной лестнице и прилипли к окнам детского сада. То есть, конечно, Мура взобралась и прилипла, а Берта стоит внизу и кричит: «Ну что, где он, ты его видишь?! Не видишь? Заберись еще повыше, только не свались, я тебя умоляю!» Клара удивилась, как ловко, оказывается, Мура, закоренелая прогульщица физкультуры, умеет взбираться по пожарной лестнице и какая у нее все-таки хорошая семья.

Если бы встреча была не в гостинице «Европейская», Клара поехала бы на машине – и ничего бы не произошло. Но около «Европы» (так питерские называют гостиницу «Европейская»), как известно, невозможно припарковаться. Клара не хотела нервничать, долго кружить, выслеживать место для парковки, найти наконец и выяснить, что это парковка филармонии или Русского музея и ей тут нельзя, расстроиться и прийти в издательство возбужденной и обиженной. Она хотела прийти на важную встречу так, чтобы создалось впечатление небрежности, вроде бы ей не так уж важно, она случайно по дороге забежала, а могла бы направиться в другое место…