Иван Охлобыстин - Запах фиалки

– Понятия не имею. Звучит не очень.

Аладдин снова топнул ногой.

– Это очень богатые люди! Жаль, несчастливые. Ее родители погибли два года назад, когда в их дворец бомба попала. Оба погибли в момент.

– Подожди-ка, – заинтересовался Калачев. – Они что, прям-таки во дворце жили?

– Ну конечно! – уверил его переводчик. – И в огромном! Это же Омейяды, где же им еще жить! Их династия семь поколений Дамаском правила. У них очень древняя и благородная кровь. Да что там, сам Саладин из их семьи… – Парень нарвался на недоверчивый взгляд Саши и осекся. – Ну, не совсем из их семьи, но почти-почти!

– И кто теперь остался?

– Ее брат. Он герой, – со значением заявил Аладдин. – Он на севере целой армией командует. Я просился к нему воевать, солдатом, но он меня не взял…

Кто-то схватил Александра за руку. Он невольно ее отдернул и обнаружил, что на придвинутой к стене каталке лежит Абдул с перебинтованной головой и накрытый по горло заляпанной кровью простыней.

– Салям! – улыбнулся араб и, видя недоумение журналиста, объяснил: – Операции жду. Ноги по пояс обещали оттяпать.

– Кто тебя так? – с ужасом разглядывая раненного знакомого, поинтересовался Александр.

– Будешь смеяться – Елагин, хотя, конечно, он меня два раза предупредил, – ответил араб.

– В смысле Елагин? – не понял Калачев.

– Мы с ним утром один из лагерей халифата навестили. Видно, передвижной пост. К атаке готовились. Нам повезло. Катались на мотоцикле наугад. Вдали дым костров увидели. Дальше Елагин говорит: прыгай!

А скорость приличная. Страшно, честное слово. Но тут нас заметили и начали стрелять. Но прорвались. Елагин меня силой у КПП столкнул, а сам под «Калинку-малинку» весь лагерь и спалил. Там две шахид-машины было и человек тридцать противника. Еще грузовик с радиобудкой. Меня плитой случайно накрыло. Выше колена.

– А Елагин? – осторожно уточнил Александр.

– Елагин всё! – сообщил Абдул. – У него получилось. Теперь на небе Аллаха, наверно, убеждает принять христианство.

– Погиб! – ужаснулся Калачев.

– Лихо, по-русски! Как вы любите! – подтвердил страшную догадку араб и подмигнул журналисту. – Теперь его нельзя переубедить, что вспаханное поле – это не так красиво, как он считал.

К каталке подошли два усталых санитара и покатили ее в сторону операционной.

– Бывай, товарищ! – попрощался Абдул. – Пожелай мне смерти. К жене без ног мне возвращаться нельзя.

– Что ты говоришь такое?! – попробовал возразить Александр, но каталка уже скрылась за белыми матовыми дверями операционной.

Когда они вернулись к машине, ирландец, растянувшись во весь салон, спал в кондиционированной прохладе, забросив ноги на панель.

Калачев разрушил его блаженство настойчивым стуком в стекло.

– Ну что-о-о-оуууу? – спросил ирландец, разрывая рот зевотой. – Что-то вы не особо торопились!

– Там была пара сложных моментов, – уклончиво сказал Саша, вспоминая Абдула и котят, играющих среди саванов. – Но в целом итог положительный, мы договорились на завтра о большом интервью с одним из врачей.

– Интервью?! – недовольно взревел оператор. – В задницу вашу говорильню! Я здесь чтобы делать качественную картинку, а не чтобы снимать говорящие головы!

– Мы все здесь, чтобы сделать качественный материал, – возразил Саша. – И сейчас нам нужно пойти и снять несколько обалденно профессиональных планов госпиталя для подводки, так, как только ты умеешь. Ок?

– Ладно, ладно, тебе виднее, товарищ, – пробурчал явно польщенный Джефф, расчехляя камеру. – Я надеюсь, это займет не больше часа, потому что я зверски хочу жрать! Пацан, ты остаешься за старшего, двигатель не глушить, кондиционер не выключать ни при каких условиях. Если что пропадет – отвечаешь головой! Ясно?

Аладдин нехотя кивнул и, проводив взглядом удаляющихся журналистов, достал из кармана смартфон и присел на корточки в тени «форда».

Ровно в такой же позе они его застали и когда вернулись обратно.

Мальчишка отказался от их предложения подвезти его до дома и, договорившись с ними о встрече на следующий день, скрылся в одном из переулков.

Аладдин сидел на переднем сиденье рядом с Джеффом, показывал дорогу и болтал, не умолкая. Это могло бы раздражать, если бы парнишка требовал от слушателей реакции, но, к счастью, ему было совершенно плевать. Юный гид выдавал поток информации, как лента телетайпа – безадресно, да еще и переключаясь на арабский. Так что ирландец и русский спокойно думали о своем под ритмичную стрекотню. Калачев только периодически выныривал из размышлений, чтобы не пропустить что-нибудь полезное для материала, и снова отключался.

– В хранилище музея бронированную дверь недавно поставили, – оповещал по ходу дела Аладдин. – Туда свозят ценности со всей Сирии. Многое успели сохранить… Но и многое пропало безвозвратно – террористы взорвали. ДАИШ не любит, когда красиво.

Российский журналист хмыкнул. Мальчик так пафосно произнес «пропало безвозвратно», что сразу стало ясно – слова не его. Услышал где-то или прочел. Хотя умеет ли Аладдин читать, Александр сомневался.

Машина ехала по центру города. Здесь было гораздо меньше следов бомбардировок. Даже создавалось впечатление, что война прошла стороной. Иллюзия, мираж, но Калачеву было приятно смотреть на светлые фасады домов, витрины, отражающие солнце, уютные кофейни со столиками на улице. Благополучный город, куда приезжают туристы-толстосумы, чтобы прикоснуться к восточной экзотике.

А за несколько кварталов отсюда – разруха, постоянный ужас и смрад. Вот где диалектика жизни предстает во всей красе. Как в одном городе могут существовать два мира? Это не эфемерная загадка «русской души», а вполне ощутимая реальность. Ее можно пощупать, увидеть, даже попробовать на вкус, если смелости хватит…

Калачев поймал себя на том, что уже начал в голове составлять текст для подводки, и хмыкнул. Все-таки сказываются годы непрерывной тренировки. Профессиональная деформация прирожденного журналиста. В душе колыхнулась гордость за собственную профпригодность. А также и за бесстрашие. Он же не побоялся, приехал в Дамаск делать репортаж! И не важно, что не по собственному желанию, – теперь-то он здесь. После возвращения домой уже ни одна сволочь не сможет его обвинить в трусости и корысти. Головой ради материала рисковал? Рисковал. Так что всем заткнуться, смирно и смотреть с почтением!

Давайте, Гаяде-ханум, или как вас там, не подкачайте. Пусть интервью заставит трепетать черствые и заплывшие жиром сердца обывателей. Надо, чтобы материал получился огонь. Тогда никому не будет дела до прошлых провинностей журналиста. Как там говорится? Победителей не судят. Вот, это нам и нужно.