Тибор Фишер - Как править миром

Я чуть не прослезился от этой внезапно свалившейся на меня похвалы, и мой голос едва заметно дрожит, когда я говорю:

– Спасибо.

Барон фон Дармоед – мой новый лучший друг.

– Наверное, вы мой любимый режиссер документального кино, – добавляет Барон.

Вот он, мой звездный час. Когда меньше всего этого ожидаешь. В холле какого-то паршивого трехзвездочного отеля. Все десятилетия тяжких трудов, все испорченные выходные, все пропущенные отпуска, острая нехватка обедов в дорогих ресторанах – кажется, все-таки окупились. У меня слезятся глаза, но, надеюсь, не слишком заметно.

– Да, – продолжает Барон. – Вы и еще старина Джек-Список. Я восхищаюсь его умением представить все так, словно он превозносит богатых. Он такой диверсант.

Он смеется, давая понять, что мы все друзья-приятели по клубу великих талантов. Налог. Теперь я уже не удивляюсь. Нельзя получить столь высокую похвалу без налога. Причем, на мой скромный взгляд, налог получается таким высоким, что лучше было бы обойтись и вовсе без похвалы.

– Бакс – гонфалоньер ревизионизма, – говорит Лилиан.

Мне лень самому выяснять, что это значит, поэтому я не стесняюсь спросить:

– Кто такой гонфалоньер?

– Посмотри в словаре, Бакс.

– Ой, да, – говорит Барон. – До меня доходили слухи, что вы работали над каким-то грандиозным проектом. Исторический фильм о Франции, если я ничего не путаю.

– Да, было дело.

– И когда мы сможем его увидеть?

– Теперь, наверное, очень нескоро. У нас был пожар. Все материалы сгорели.

– В адском пламени, – говорит Лилиан.

– Очень жаль. Но у вас же была страховка? – сочувствует мне Барон.

– Была.

Я хочу сменить тему. У него за спиной, на большом телеэкране, «Барселона» играет с мадридским «Реалом». Барселонцы только что открыли счет. Решаю исполнить свой коронный номер и говорю:

– «Реал» победит два-один.

– Было очень приятно с вами пообщаться, Бакстер. Мне бы хотелось остаться, но надо ехать в аэропорт, – говорит Барон, встает и уходит.

По-настоящему встает и уходит. Вот тебе и совместное производство. У меня нет визитной карточки, чтобы ему вручить. Можно было бы предположить, что если ты познакомился с одним из своих любимых режиссеров документального кино, и у тебя есть деньги на производство документального кино, то ты либо сразу предложишь взаимовыгодное сотрудничество, либо проявишь желание поддерживать связь, – но нет, в жизни так не бывает. Дозволитель этого не дозволяет.

Сижу у себя в номере, осмысляю произошедшее. Неужели я только что стал свидетелем редчайшей вещи на свете: сладостной мести? Той самой мести, что будоражит воображение почище любых эротических фантазий. Той самой мести, что породила больше драматических переживаний, чем что бы то ни было, со времен изобретения драмы в Афинах 16 марта 666 года до Рождества Христова.

Гэвин Херрон мертв. В свое время он изрядно надо мной поиздевался. Его офис располагался в Лидсе, и он каждый раз приглашал меня на совещания к девяти утра, так что мне приходилось выезжать из дома в пять, чтобы не опоздать. Хотелось ли мне туда ездить? Конечно нет. Но когда тебе назначает встречу человек, от которого может зависеть твоя карьера, ты бросаешь все и бежишь. Даже если приходится выезжать в пять утра.

Эти поездки обошлись мне в изрядную сумму, не считая затраченных мыслительных ресурсов и потраченного зря времени. Результат был нулевым. Но я все равно продолжал ездить в Лидс. Классический синдром ожидания автобуса: прождав на остановке пятнадцать минут, ты говоришь себе, что уже нет смысла идти пешком. Наверняка автобус вот-вот подъедет. И ты целый час топчешься на остановке, хотя давно бы уже был на месте, если бы тебе сказали, что автобус придет через час и пятнадцать минут. Я даже снял одну документалку по собственному сценарию и отправил ее Херрону. Этому человеку платили за то, чтобы он смотрел документальные фильмы. Это была его работа. За полгода он не нашел время посмотреть получасовую документалку.

Цапель оставил свое теплое, пусть и провинциальное местечко и ушел на фриланс, что его и сгубило. Ему не было и пятидесяти. Умереть в одиночестве – это печально. Ищу информацию в Сети и читаю, что он хотел, чтобы его помнили как человека, который «старался, как мог». Может быть, он и вправду старался, как мог, если учесть, что он был совершенно никчемной, бездарной бестолочью. Мне хотелось бы хлопнуть стаканчик и насладиться моментом, но я не могу.

Да, мне хотелось увидеть его униженным и оскорбленным, сломленным, обнищавшим и ввергнутым в бездну отчаяния. И все-таки наказание должно быть соразмерно преступлению. Мне совершенно его не жалко, он изрядно попортил мне жизнь, но я не хотел, чтобы он двинул кони. Пусть не око за око, а, скажем, око и передний зуб за мое око. Небольшой процент за беспокойство. Низкооплачиваемая работа лектором на подменах в каком-нибудь заштатном университете, но уж никак не полное уничтожение. Мне даже досадно, что у меня нет желания злорадствовать. Откуда эта потребность в справедливости? Еще один ушел навсегда, а нас по-прежнему слишком много.

Звоню портье, заказываю будильник для Энни и Лилиан на четыре утра и отключаю свой телефон, чтобы обезопасить себя от ответного удара. Впрочем, при заселении они там что-то напутали с моим номером, и когда я расписывался в регистрационной книге, я специально написал свое имя с ошибками. Да, это ребяческие проделки, но, как говорится, бери, что дают.

Мой номер на втором этаже. Я не люблю селиться в отелях выше второго этажа, потому что если придется эвакуироваться через окно, то, сиганув со второго, ты скорее всего выживешь. Может, ты что-то себе сломаешь, может быть, перелом будет серьезным – все зависит от того, как архитекторы здания представляли себе концепцию этажей, – но ты выживешь. На всякий случай еще раз внимательно изучаю план эвакуации при пожаре, потому что с Циклона Энни запросто станется включить пожарную сигнализацию, чтобы разбудить меня вместе со всеми остальными, а то и устроить настоящий пожар.

Однажды я застал Энни со спичками на задах здания телецентра, прямо под окном кабинета Джо’на. Застал за весьма интересным занятием, которое можно было охарактеризовать как попытку поджога.

– Ты это зачем? – спросил я.

– Просто ради интереса, – сказала она, собирая сгоревшие спички. Я бы с радостью на нее настучал, но вообще-то я одобрил ее начинание и пожелал ей удачи. Вот что делает с человеком работа на телике. Напрочь стираются все моральные ориентиры.

Следующим утром приезжает какой-то удод из «Иерусалим-Фильм» и желает общаться: поболтать с нами о съемках, по-дружески нас расспросить, что и как, и обсудить штативы. Разумеется, он вовсе не из «Иерусалим-Фильм». Небольшая поправка: по документам-то да, но на деле он тайный агент, который пытается выяснить, не готовим ли мы какой-то опасный заговор. Может быть, мы и готовим, но не в том смысле, который может касаться его интересов. Сотрудники службы разведки, они все одинаковые, я распознаю их за милю.