Инна Лиснянская - Хвастунья

— Слава, — подсказывала я, — и не надо бранить, вашему журналу, печатающему, главным образом, переводы, легко на это обстоятельство сослаться. В конце концов по указанию редактора Баруздина так и ответили из «Дружбы народов». А ведь и друзья, и знакомые были убеждены, что письменного отказа ни за что не дадут. Все же, можно похвастать, приятно, когда твоему слову верят и порядочные люди, и всякие. Отказ из «Дружбы» пришел в мае, как раз перед получением мной повестки с печатью, а Липкину прислали без печати, как и в первый раз, — если хочешь, приходи.

Мы вошли вместе в просторный кабинет с драпированными окнами, Липкин решил дать бой. Но времена-то быстро менялись, а с их переменой менялись и некоторые кадры. Нас встретил вовсе не темноголовый Мурзин, а светлоголовый и обратился к Липкину: «Как, и вы тоже пришли?». В глазах нового зампреда читалось не только удивленье, но еще и какое-то разумение происходящих перемен: «Пройдите в отдел культуры, я не хочу заниматься вашим делом, я не в курсе, займется этой церемонией Мурзин, который в курсе, сейчас он в должности зава по хозяйственной части райисполкома». Что-то в его интонации давало понять, что можно и нам не церемониться. Мы прошли в небольшую комнату, в которой ни о какой церемонии не могло быть и речи, там начался не сразу, но такой балаган, о каком ни у Галины не вызнаешь, ни в словаре Даля не прочтешь. Но в конце концов окажется, что с милым рай не только в шалаше, но и в балагане.

Мы с Липкиным уселись рядом. Сначала Мурзин сказал, что кроме секретаря партии, компетентных работников, есть еще общественный обвинитель, кандидат наук, лектор из распространения общественно-политических знаний.

Я: Вы бы представили всех сидящих.

Мурзин: Ишь, значица, чего захотела. Вот здесь зав. культотдела, а в папке у нее протокол о выселении. А тебе имена подавай! Почему о нашем собеседовании информировала вражескую прессу?

Я: Никого не информировала, разве ваше имя, которое было на повестке, попало в радиоинформацию? А так, конечно, я всем рассказывала, что меня советская власть вежливо и заботливо вызывала, рекомендовала печататься, вот — отказы из двух редакций я вам принесла.

Некто в сером, такой же по виду, но куда попроще предыдущего: Вы обещали не печататься, а в Америке ваша антисоветчина вышла, и об этой книжке мелкокалиберной (имел в виду малый объем) уже по «Свободе» говорили, и, между прочим, обратили внимание на ваш антипатриотизм, в «Русской мысли» (насчет «Русской мысли» не врал, был однажды в одной из рецензий подобный выпад, на который гневно отреагировал тогдашний редактор «Граней» Георгий Владимов).

Я: Извините, но скажите, пожалуйста, вот я вижу всех вас заменили, в прошлый раз были одни, а сегодня все другие. Даже вы, секретарь партии, другой. Даже Мурзин другой, был зампредом — стал завхозом. Значит, вы все взаимозаменяемы, так чего же мне не нашли подмены и опять посадили перед собой Инну Львовну Лиснянскую?

На мгновенье воцарилось растерянно-злобное молчание, и общий крик, начала стенографистка писком: я тоже прежняя. Кричали все разом: громче всех брызгал слюной общественный обвинитель: под суд антисоветчицу! Мурзин: вон ее из нашего района, оформляйте решение для суда! Уже оформила! — орет тоже толстуха и тоже крашенная под солому, но другая. Вывести ее под конвоем? — кричит другой начальник милиции, но без университетского значка. И тут раздается громовой голос Липкина, уж если он закричит, — всем слышно: «Прежде чем со мной разговаривать, вы должны изучить все написанные мной восемнадцать томов! Ясно?» — этот вопрос он адресует Некто в сером, вроде бы единственному, кто молчит.

Некто в сером: Вам мы, кажется, еще ничего не предъявляли, а ей будем… Но Липкин уже отвлекся на брызгающего слюной кандидата общественно-политических наук: «Подумаешь, поэты выискались, подумаешь, тома! Я все тома Цветаевой прочел!».

Липкин: И «Лебединый стан» прочли?

Общественный обвинитель: Конечно, прочел с восторгом!

Липкин: Но «Лебединый стан» — антисоветский, там Цветаева воспевает белое движение!

Общественный обвинитель: Все стихи в этом ее «стане» — советские! Вы порочите поэта! Коммунистку!

Липкин, оборачиваясь к Некто в сером: С Рождества Христова такой глупости, наверное, не слышал никто.

Некто в сером, взбрыкиваясь: При чем тут Рождество Христово?

Липкин: А при том, что наш календарь ведется от Рождества Христова.

Некто в сером: Что вы такое несете? Как наше советское время может с Христа вестись?

Липкин: Нравится вам это или нет, но мы с вами живем в 1986 году от Рождества Христова, это знает каждый школьник, и тут мы с вами ничего изменить не в силах.

Из общего хора вырывается взъерошенно Мурзин: В силах! Значица, демагогия ваша не пройдет, вас не хотят терпеть жители Фрунзенского района!

Липкин, крича так как кричат все и вразнобой: Неправда! На днях всеми уважаемый, почетный житель Фрунзенского района мне пожелал здоровья и творческих успехов.

Удивительное дело — все хором кричат, и все друг друга слышат, услышали и Липкина и несколько стихли.

Некто в сером: Кто этот всеми уважаемый житель, позвольте полюбопытствовать?

Липкин: Военком нашего с вами Фрунзенского района на днях мне вручил орден Отечественной Войны 2-й степени.

Некто в сером: Вы, ветеран Великой Отечественной войны, неужели не можете договориться с союзом писателей и все уладить и вернуться в советскую литературу?

Липкин: Пожалуй, могу поговорить с оргсекретарем Верченко.

Некто в сером: Так поговорите, а там — посмотрим…

Но говорить с Верченко Липкин и не собирался. Он просто дал бой, чтобы спасти меня и протянуть явно меняющееся время. Поздними вербами цыплячился май 1986-го, и мы уехали в Красновидово. А в июле Липкин лег на операцию. Между первой и второй операциями к Липкину пришел Сергей Михалков: «Пора тебе, Семен, возвращаться в союз писателей, ведь, кроме тебя, никто не вышел!» Это был вызов мне, и мы с Машеркой, сидя на кухне, недоумевали — почему Михалков, придя в мой дом, мне же хамит? Липкин был настолько слаб, что давний его знакомый, первый секретарь союза писателей РСФСР Сергей Михалков уселся за машинку и напечатал заявление от имени Липкина: «Прошу меня восстановить в СП». И восстановили, и на этом же секретариате приняли в СП и мою дочь. А когда 20 марта 1987 года я приехала с Липкиным из больницы после третьей и, слава Богу, последней операции, раздался телефонный звонок: «Лиснянская, почему опять о вас по „Свободе“ говорили?».

— Да вы что, с ума спятили? — удивилась я с наступательным акцентом. — Почему о Горбачеве все радиостанции мира могут говорить круглые сутки, а обо мне нельзя ни минутки? Закрывайте свое-мое дело, если еще раз позвоните, я дам телеграмму: «Многоуважаемый Михаил Сергеевич, почему о вас можно говорить всегда, а обо мне никогда»?