Карел Мисарж - Окраина

Так что не будет преувеличением сказать, что Франтишек за всю свою жизнь видел куда больше танков и зенитных пушек, чем автомобилей.

Гуманитарный уклон в его представлении — это патер Бартоломей, «Requiescat in pace» [25], серое каменное здание юридического факультета — любимое место прогулок Франтишка, — на грозном фронтоне которого изображена связка прутьев с воткнутым в нее топориком, и, естественно, Град, видный из окон всех классов гимназии, равнодушный, монументальный и монотонный, кажущийся черным или серо-синим во время уроков рисования, пения (под патриотические песни типа «Дружно, братья, вперед, в блеске молний, грома, в свете звезд» {38}), либо родного языка, либо математики.

На уроках математики хорошо думается. С задачами Франтишек справляется в два счета, и тогда в душе его начинается спор. То, что он считает миром техники, близко его сердцу и пониманию. Веселые русские сержанты, солдаты, лейтенанты объяснили ему принцип действия огнестрельного оружия, дали даже пострелять по консервным банкам уездским мальчишкам с Леска и Жидова двора, к которым по месту жительства и по социальному происхождению относился и Франтишек. А «генеральша» Ютта фон Флотт (получившая уездские владения в возмещение за супруга, сложившего голову на фронте), которая имела обыкновение надзирать за обмолотом зерна или уборкой гороха и свеклы, нарядившись в баварский национальный костюм, снисходительно глядела, как семилетние босоногие чешские дурачки наперебой рвали из рук механика пана Урбана лопату с углем, чтоб только подбросить уголь в таинственно дышащий механизм молотилки, на верхушке которого вращался похожий на стрекозу маховик. С другой стороны, Франтишка завораживала своей загадочностью надпись над зарешеченным черным образом божьей матери, из которой он после последнего своего посещения монастыря запомнил только: «TU PIA VIRGO REGE…» [26]Гипнотизируют его и латинские слова в дипломе доктора Фрёлиха, и изображение дикторских фасций на фронтоне юридического факультета.

Трудно, ох как трудно решиться. И никто не поможет, потому что для тех, кто хотел бы помочь, безмерно далеко понятие церковного права или закона физики, что угол падения равен углу отражения. Те же, которые могли бы помочь, заняты поисками собственного отношения к новому режиму, стремясь, чтобы взаимная зависимость соответствовала бы по крайней мере приведенному выше физическому закону.

К счастью, наступает годовщина майских событий, и это хотя бы на время помогает забыть о решающем выборе.

Празднование этой годовщины проходит в Уезде под знаком классового перемирия. Сколько помнят старожилы, первомайские колонны — состоящие исключительно из коммунистов — всегда двигались из Уезда в Птицы. Социальный очерк деревни мы набросали, правда, наспех, однако и этот беглый взгляд убеждает нас, что иначе и быть не могло. Разве что уточнения ради добавим, что в те времена, когда предшественницей коммунистической партии была социал-демократическая, первомайские колонны ходили в Кладно. Но и теперь таинственные обитатели массивных твердынь игнорируют первомайские демонстрации, зато к демонстрантам с робкой непринужденностью присоединяются «соколы» (ведь все мы из одной деревни, все ходили в одну и ту же школу имени Масарика), аборигены той области, которую мы условно назвали Малым стадионом. А что тут такого, все ведь мы — единый Национальный фронт! {39}Разница только в одежде; в этом году, а может, и в последующие два-три безошибочно можно судить, кто бегал в школу босиком, а кто обутый, у кого сумки аппетитно пахли обильным завтраком, а кто этот завтрак у них выклянчивал. (Занятное слова «выклянчить»! Франтишек всю жизнь будет связывать его с белыми булочками, намазанными маслом, с розовыми кружочками колбасы и фруктами.)

При всем уважении к рабочему празднику, колонна, только что двинувшаяся в путь, смахивает на карнавальное шествие. Впереди мы, правда, видим флаги, но тотчас за ними вышагивает по-военному директор государственного имения Вашак в форме французского легионера времен первой мировой войны: голубой берет, голубой френч, голубые галифе и почему-то (причины не совсем ясны) резиновые сапоги. Быть может, форменные в починке. И нельзя ставить в укор Франтишку, что он спорит со своим лучшим другом Йиркой Чермаком о происхождении и значимости медалей, которыми густо увешана директорская грудь; обоим мальчуганам хватает работы, чтоб разобраться в сути современных событий, тем более что Франтишек еще не решил, подаваться ли ему в гуманитарные науки или в технические, и Праздник труда, пожалуй, не столько помогает, сколько мешает ему сориентироваться.

За экзотическим голубым рыцарем прошлых военных авантюр идут женщины в темных юбках, белых блузках и красных платочках. Это работницы со скотного двора, с полей и огородов. Они составляют ядро колонны. К сожалению, между женщинами и их мужьями в черном шагает строй «соколов». После не очень давней манифестации ненависти к новому режиму на XI (и последнем) Всесокольском слете {40}, после того как «соколы» бурно аплодировали при всяком упоминании имени Бенеша, присутствие их в рядах рабочей колонны, выражаясь эвфемически, курьезно. Но нам ничего не остается, как проглотить этот факт.

Если Франтишек был смешон, упрощая описание своего «дома» в сочинении, чтоб не выглядеть смешным в глазах сыночков генштабистов и отпрысков часовщиков и создать впечатление, будто и у него есть дом, то в этом желании Франтишек был не одинок. Да, это было бы в высшей степени смешно, если б не было так трогательно… В первомайской колонне шли женщины и дети в «национальных» костюмах. Между тем в Уезде нет ни одного исторического памятника. Ни одной традиции. Нет в нем ни одного обычая, привычки, акта, обряда, которые бы хоть отдаленно напоминали фольклор. А может быть, как раз поэтому некоторые сентиментальные души мужского и женского пола неустанно играют в прошлое, все время что-то выдумывая. Это производит тягостное впечатление. Расфранченные жены помещиков, до недавних пор проводившие лето за границей, а свободное время в пражских кафе, все эти дамочки, для которых члены семьи Бати {41}просто «Маня Батёва» и т. п., — все они видятся нашим мечтателям этакими патриархальными хозяюшками, а испитые селадоны, убивавшие время в игорных домах (для многих из них даже роскошный отель пана Крампера был всего лишь игорным притоном), — патриархальными отцами семейств. Наивные простаки рядятся в пестрые тряпки по образцам, заимствованным с картин или из описаний батраков, этих перелетных птиц, повидавших даже исторические места, или по кинофильмам, в которых бездельники «Баррандова» {42}и «Люцерна-фильма», уплачивая дань сельскому происхождению своих далеких предков, а также и требованиям времени с его навязчивыми идеями, заставляли девиц в ролях Марьянок, Ганок, Теренок и Катюшек произносить фразы, слепленные из диалектизмов, разували их, пуская босыми бегать по лужайкам, и наряжали в костюмы, взятые напрокат в этнографических музеях.