Карел Мисарж - Окраина

Чтобы понять причину конфликта между приятелями, надо взять, скажем, школьную фотографию той поры. Только сопоставив ее со школьными фотографиями более ранних времен, можно понять, в чем состояла специфика тех лет, когда Франтишек учился в гимназии. На снимках, известных нам по монографиям о жизни и творчестве знаменитых мужей искусства, науки или политики, заметно известное единообразие в одежде и в выражении лиц учащихся. То и другое как бы уже намекает на будущее положение в обществе этих кандидатов из высших слоев, или, как сказала бы французская тетя, «будущих господ». Властолюбием были отмечены даже лица пролетарских подростков, которые изредка, но все же встречались в гимназиях прошлых лет.

Классные же фотографии времен Франтишкова отрочества полностью подтвердили бы огромный спрос на дешевые товары, о котором мы говорили выше. Эти снимки поведали бы нам о стремлении к единообразию бедности. Многие гимназисты — в простых рубашках Чехословацкого союза молодежи, и единственное их украшение — значок союза; естественное кокетство девушек этого возраста подавлено простыми, слишком длинными юбками, вытянутыми свитерами, блузками спортивного покроя, не освеженными ничем, даже простенькой монограммой или примитивной вышивкой.

Впрочем, манера одеваться просто, неброско, не привлекая внимания, обусловливалась и нехваткой качественных текстильных изделий — их вообще не было в свободной продаже. Текстильные изделия продавали только по карточкам, из которых продавец ножничками вырезал нужное количество талонов. О чистой шерсти и речи не было, синтетику представляли только нейлоновые чулки, обладание которыми бросало недобрую тень на их владелицу. Страна, выбравшая путь социалистического развития, находилась в соседстве с капиталистическими государствами, подвергалась политическому и экономическому бойкоту, опасность изнутри и извне грозила самому ее существованию, и дорогие вещи, по которым тосковали женские сердца, вызывали пристальный интерес к их происхождению.

Приятель Франтишка постоянно ходил в дурно скроенных брюках гольф, в застиранной рубашке с потертым воротничком и в свитере с многократно заштопанными локтями. Это побудило однажды Франтишка бросить ехидную фразу:

— Если твой отец чуть ли не министр, не понимаю, почему ты не одеваешься лучше.

На что приятель, как-то смутившись, весьма неубедительно начал объяснять, что и у них в семье приходится рассчитывать каждый грош и даже ограничиваться холодными ужинами… Вспыхнувший было конфликт, правда, тотчас рассеялся во взаимных уверениях в добром отношении и настоящей дружбе — однако забыт не был.

Поводом к следующему недоразумению послужил, как это ни странно, портрет. В гостиной у родителей приятеля, обставленной стильной мебелью и дорогими безделушками, на самом видном месте висел огромный портрет маслом первого рабочего президента Клемента Готвальда. Франтишек, хоть и не такой уж знаток живописи, тотчас уловил, что портрет написан крайне небрежно и любая антикварная безделушка, любая картина, которых так много в доме, имеет куда большую ценность, чем этот монстр. Несоответствие между красивыми вещами в гостиной и этим портретом просто било в глаза.

Франтишек, во-первых, не понимал, зачем надо ежедневно смотреть дома на портрет, когда их так много в общественных местах, классах и канцеляриях, а во-вторых, он немножко ревновал. Он хотел, чтоб на Клемента Готвальда имели монопольное право только он, его семья и люди, с которыми он жил в Уезде и с которыми ездил в поезде. Франтишек чувствовал, что только эти люди близки Готвальду, а Готвальд — им; а так как общество неотделимо от среды, в которой оно существует, то квартира с дорогими безделушками казалась Франтишку недостойной портрета человека, ставшего для него символом гибели старого мира, распада фронта ненавистных деревенских богатеев и скоробогачей. И вот как-то раз Франтишек, обведя глазами гостиную, невинным тоном произнес:

— А у вас, видно, много бывает гостей.

В ответ на удивленный взгляд приятеля Франтишек молча показал на портрет. Это была уже вторая попытка со стороны Франтишка омрачить столь многообещающую дружбу, поэтому приятель принял вызов.

— Объясни мне, пожалуйста, почему тебя задевает все, что касается моих родителей? — довольно чопорным тоном спросил он.

— Ничего меня не задевает, только я думаю, что любовь можно бы выразить и портретом поменьше. И даже вообще без портрета.

— К сожалению, мои родители обставляли квартиру до того, как мы с тобой познакомились, и не могли предвидеть, что у тебя окажутся несколько иные вкусы. Ты хоть допускаешь, что вкусы могут быть разными?

И на сей раз все кончилось миром. Мальчики не стали прибегать к крайностям, после которых вернуться к прежнему трудно, если не невозможно. Франтишек не обвинил родителей своего приятеля в карьеризме, а тот не сказал, что принадлежность к рабочему классу еще не дает права вмешиваться в устройство чужого дома.

Подобных недоразумений в те поры возникало очень много, они подстерегали на каждом шагу. Люди ощупью искали дорогу в неизведанных ситуациях, подозревая друг друга в карьеризме, в приспособленчестве или, наоборот, в закоснелости и неумении приспособиться.

Революции приходят с лозунгами: «Сметем!», «Не дадим!», «Раздавим!», но потом получается так, что людям обоих лагерей волей-неволей приходится жить бок о бок. Они ежедневно встречаются, здороваются или не здороваются; бывает, что одни удивляются, как это другие остались живы-здоровы, и предполагают за этим какие-нибудь махинации, подхалимство, знакомство с влиятельными людьми… Самые простые вещи становятся предметом размышлений. Обычные слова «добрый день», «доброе утро» вдруг стали поводом для небольших драм или сцен, наподобие тех, какие задают начинающим актерам профессора Академии искусств. Пришел человек в канцелярию с просьбой перевести его на другую работу. По старой привычке поздоровался: «Добрый день!» Служащий ответил пролетарским «Честь труду!» — и драма готова. Проситель досадует, что забыл произнести формулу приветствия, какой, по его мнению, требует время; и если потом его просьбу отклонят — вот вам и несчастье. За примерами ходить недалеко…

Ибо приятель Франтишка стал объектом всякого рода спекулятивных действий еще до того, как они подружились, и даже до того, как приятель перешел из городского училища в гимназию имени Бенеша. В этой гимназии не было, пожалуй, ни одного преподавателя, который не использовал бы этот «примерный случай» в нескольких целях сразу. Слово «примерный» мы употребили не зря. С самого освобождения в сорок пятом году оно стало модным в гимназии. Учащиеся сделались теперь «примерными случаями» и подвергались «примерным наказаниям». Итак, во-первых, приятель Франтишка служил примером для того, чтобы подчеркнуть бездонную пропасть, разделяющую городское училище и гимназию. «Вас подготовляли для… гм… практической жизни… У нас же требования куда более высокие… Послушайтесь доброго совета — сразу учтите это!» «Принципиальное различие между городским училищем и гимназией состоит в том, что последняя — учебное заведение повышенного типа. Если вы не успеваете в городском училище, это не помешает вам вступить в… практическую жизнь… Из гимназии же за неуспеваемость исключают!»