Карел Мисарж - Окраина

Человеку, выросшему в Жидовом дворе, все время приходится думать. Даже такое простое действие, как уход в спальню с девушкой, в которую он влюблен, распадается для Франтишка на несколько этапов. И он должен все их учитывать, все держать в уме. Для него в соседней комнате спят не приятель со зрелой женщиной, а юноша из хорошей семьи, чуждый ему, хоть и приятель, и женщина из бедной семьи, которая близка ему, хоть и не подруга. Думать об этом утомительно, но Франтишек не может иначе. Его маленькая приятельница сократила для него по крайней мере три этапа в его сложных расчетах.

Когда после первых трепетных объятий оба начинают раздеваться, Франтишек гасит свет. И тут же пугается, чувствуя, что этим он как бы оборвал плавную линию современного способа любить, согласно которому сейчас должен наступить этап романтического воспламенения, когда более уместны стихи, чем холодящая ладони черная комбинация, которую можно скомкать и бросить на мягкий ковер у большой белой брачной постели, чем внезапно обнажившееся белое тело, которое в темноте, разжижаемой отсветом граненых флаконов и зеркал, при робком разглядывании не слишком отличается от нежных юношеских тел, знакомых Франтишку по душевой Виноградского спортзала, и которое тем не менее принадлежит маленькой девушке из студенческой столовки. То, о чем Франтишек слышал от старших товарищей, о чем он мечтал, мысленно перебирая знакомых женщин — от босоногих уездских девчонок до стройных четвероклассниц и перезрелых учительниц пражской гимназии, — происходит на удивление быстро. Некоторое разочарование вытесняется чувством гордости: Франтишек на собственном опыте познал, что все это, в общем, не так прекрасно, как в мечтах, но и не так скверно, как он опасался. Дыхание его еще не успокоилось, а он уже думает о себе: вот, за считанные минуты он превратился из робкого мечтателя в мужчину, ответственного за судьбу двоих людей, которой он сегодня нежданно-негаданно бросил вызов.

Когда девушка, уже снова в черной комбинации, начала легонько похрапывать, Франтишек, подавляя нарастающее отвращение к этому сомнительному проявлению близости, выкрался на цыпочках в гостиную. И, встретив там приятеля — его партнерша тоже заснула, — начал рассуждать вслух:

— Нет, не приму я места ассистента…

Приятель — куда больше под влиянием позднего времени (было три часа утра), чем разумных соображений, — такого решения не понимает.

— Видишь ли, мы оба с ней не пражане, — объясняет Франтишек. — У института нет никаких обязательств по отношению ко мне. Если же я поступлю на какой-нибудь химический завод в северном пограничье, то вполне могу рассчитывать на квартиру…

В те времена распределение окончивших институты производилось строго, и приятель живо соглашается. Что помешает им обоим просить направления в один и тот же район, на одно и то же предприятие? Водка, настоянная на перце, расширяет сосуды. Молодые сердца бьются взволнованно.

— И жить будем вместе!

— В общежитии, а то и комнату снимем…

— На севере не хватает учителей. Как устроимся, найду место и для нее…

— Моя будет врачом. Всех врачей посылают в пограничье.

— И главным образом на север.

Затем они еще на пару часиков ложатся к своим ничего не подозревающим подругам. Но дольше валяться нельзя: в полдень приедут родители. То ли из ГДР, то ли из Швейцарии, а может, просто из Братиславы. Родители, понятно, великодушны, они не строят себе никаких иллюзий относительно того, чем занимается молодежь в пустой квартире. И все-таки не нужно, чтоб они застали эту молодежь среди неубранных постелей, растрепанную и неодетую.

В полдень — торжественная встреча, знакомство. Потом обед из консервов. За кухонным столом хватает места на шесть персон. Если не считать того, что отец и мать приятеля разговаривают только с Франтишком и его маленькой блондинкой, обед представляет собой как бы логическое завершение ночных разговоров обоих друзей о будущем. Да так и должно быть. Юношеские мечты сменяются определенными планами, следует благословение родителей — и кончились студенческие годы, эта прекраснейшая пора в жизни человека… Потом уже — только работа и неизбежная, не терпящая отлагательств, определяющая всю дальнейшую судьбу женитьба. Однако супруги Моравцы — это так странно и так обескураживает — отнюдь не собираются соглашаться с такой перспективой. Они ее попросту знать не хотят. И наперебой шутят с маленькой блондинкой:

— Я не мог бы быть врачом, не выношу вида крови…

— Я не могла бы быть врачом, боюсь крови…

Словно оба не в состоянии отбросить средневековое представление о враче как о чем-то среднем между костоправом и палачом. Правда, пан Моравец добавляет еще, что лучшие анекдоты — из медицинской сферы.

Импровизированный обед не доставляет Франтишку никакого удовольствия. Его не вводит в заблуждение тот факт, что супруги Моравцы поддерживают беседу только с ним и блондинкой-медичкой. Приятель сидит с обиженным видом. Напрасно. Недовольство родителей, их плохо скрытое негодование, разразившееся после ухода девиц небольшим скандалом, направлены скорее против Франтишка.

Почему все не наоборот? — так и слышится в их тоне. Сколько материнской нежности и деликатного внимания могла бы оказать зрелая женщина этой маленькой студенточке, сколько грубоватой отеческой ласки — зрелый мужчина! Если б она сидела… не рядом с Франтишком. Но мыслимо ли обращаться к почти тридцатипятилетней женщине с большим, тяжелым бюстом, вертикальными морщинками у губ и выражением настороженной покорности судьбе с такими словами: «Ах, девочка, супружество — это сплошной компромисс…»

— Сущий рашпиль! — отводит душу отец, когда девицы ушли.

— Может, она даже старше меня? — спрашивает мать.

Приятель молча срывается с места и в бешенстве удаляется к себе.

И ничем тут не поможет ни мейсенский фарфор, ни тихий шепоток часов под тарелкой в синих разводах. В кухне — груда грязной посуды, на которой застыл жир. В мусорной корзине звякают пустые консервные банки. Стук захлопнутой двери отдает Франтишка на произвол этому разору. Он не успевает уклоняться, чтоб не испачкать дешевые, но чистые брюки, не порезаться о зубчато-острые края консервных крышек, не задохнуться от вони отбросов. Грязная посуда и объедки совершенно преобразили уютную кухню. Быть может, это один из тех парадоксов, которых так много в жизни, а может, наказание за друга, за его столь нелепый выбор. Зато Франтишек первым узнает, что семья друга собирается купить автомобиль. И опасение, вызванное, быть может, неверно употребленным выражением «наказание за друга», рассеивается, когда супруги Моравцы дружно заявляют, что они и не думают получать шоферские права.