Карел Мисарж - Окраина

Биография Норы скучна, скучны родственные отношения обеих девушек. Да, да, они дальние родственницы. Франтишек с приятелем уже сменяют друг друга. Один наклоняется к дверце, другой выпрямляется. И наоборот. Всякий раз, как при этих упражнениях лица их встречаются на одном уровне, оба принимают несчастный вид. Статисты в глупейшей сцене, разыгрываемой для двух-трех прохожих, для двух-трех приподнятых занавесок в соседних домах, — вот кто они такие. И они все неохотнее наклоняются к дверцам, потом и вовсе перестают наклоняться, стоят, переглядываются поверх крыши машины, пожимая плечами. Но вот первое действие окончено, занавес падает, девица выкарабкивается из машины. Излишне размахивая руками, ведет она гостей через дворик, затем по крутой, жалобно скрипящей деревянной лестнице, по коридору, над которым раскинул свои исхудалые руки гипсовый Христос на кресте, раскрашенный балаганно-яркими красками. Его пять ран рдеют, как бумажные розочки в тире. Пять ран — пять выстрелов за три кроны! «Ecce lignum cruris» [39], на котором распято спасение мира…

— Хотите яичницу? Я могу сделать. Скажите, сколько хотите яиц. Или нет. Ничего не говорите. Вы, конечно, голодны. Еще бы, с дороги-то.

Блондинка забывает, что дорога занимает чуть больше часа. Под испуганными взглядами приятелей она разбивает о край чего-то железного уже пятнадцатое яйцо. Когда этому конец? Но, по ее мнению, только два десятка яиц соответствуют образу жизни в блеске хорошо отполированного автомобиля, чьи лошадиные силы вступили в соперничество с курами. Франтишек чувствует себя как в сказке о волшебном горшке, который непрерывно изливает кашу на все вокруг. Яйца видятся ему в стекле буфетных дверец, на собственных брюках, на губах приятеля…

Кто-то снаружи повернул ручку двери, она открылась, и девица защебетала громче, чем требовали обстоятельства:

— Это мои друзья из Праги! А это моя мамочка!

Женщина в пятьдесят лет — женщина с перспективой. Она может флиртовать на курортах, может претендовать на руководящую должность, потом на еще более руководящую, она может еще встретить счастье. Но пятидесятилетняя вдова почтового чиновника с маленькой пенсией, в сезон сахароварения вынужденная помогать на кухне рабочей столовой местного сахарного завода, не претендует ни на какие перспективы. Итак, не будучи женщиной с перспективами, она не располагает временем для обычного обмена любезностями, диктуемыми вежливостью, вроде: «Как доехали? Не хотите ли есть? Хватило ли вам яичницы? А может, еще разобью?..» Нет, она начинает прямо с того, чем полно ее сердце:

— Чей это автомобиль там, на улице?

Приятели, привыкшие ко взаимным услугам, отвечают:

— Наш!

Всякий гость знает, что у него есть какие-то права. Даже тот, кто вырос в квартире без прихожей, со входом прямо с улицы. Не говоря о том, кто живет в четырехкомнатной квартире.

— Ну знаете, не говорите мне, что вы просто взяли да сложились, чтоб купить новую машину!

После такой отповеди оба друга уставились как бараны на новые ворота на пятидесятилетнюю женщину, которой недосуг обмениваться вежливыми словами.

— Записана же она за кем-то из вас, так?

Ее тон неумолим: память воскрешает ее давние воспоминания о том, как когда-то записали коттедж на имя ее брата-врача.

Франтишек отрицательно качает головой, его сосед тоже. Все смахивает на допрос в уголовном суде.

— Так это ваша машина? Нет? Значит, ваша?

Ох! А он еще цветочки думал поднести, фиалочки в темно-зеленых листочках… Куда! Она бы их Франтишку в лицо швырнула! Но все же оба друга упрямо утверждают совместное владение и добиваются-таки, чтоб разговор свернул на то, с чего он должен бы начаться. Светская беседа, то и дело прерываемая упорными расспросами об истинном происхождении автомобиля, продолжалась до того времени, когда уже естественно стало спросить:

— Куда же вы на ночь глядя? У вас ведь каникулы!

Оставленные ночевать приятели перешепнулись в холодной гостиной:

— Могла бы и затопить!

— Это она за то, что мы не сказали, чья машина.

— Н-да, деловая баба.

— А что ей остается?

— Это как понимать?

— А так: работать физически — стыдно, а для умственной работы — глупа.

На другой день с утра поехали втроем прогуляться по окрестностям. Франтишек в восторге, приятель в восторге, в восторге и девица. Машина плавно катит вдоль реки, которая так близко, что кажется, протяни руку — и пальцами проведешь борозду по ее спокойной черной глади.

В кафе на площади — утренняя свежесть. Струйки цветов форзиции стекают по тонким стеблям в густую зеленую траву. Девушка сказала Франтишку:

— На обратном пути машину поведешь ты. Хочу посмотреть, какой ты шофер.

Студенты возразили, что водят машину попеременно, по неделе каждый, и что сейчас очередь приятеля.

Над площадью, до той минуты пестревшей множеством солнечных зайчиков, отбрасываемых стеклами витрин и оконных рам, которые раскачивал ветер, сгустилась темная туча, предвещая дождь, а то и снег — во всяком случае, ненастье. Пора заплатить за кофе, встать и закончить эту славную, хоть и импровизированную прогулку. Существуют ведь еще и родители, которые, как это ни странно взрослым юношам, имеют на них какие-то права. Тем более что прогулкой этой жизнь отнюдь не кончается и Франтишек, избавленный от необходимости ежедневно уезжать в Уезд, может хоть каждый день встречаться со светловолосой медичкой. Каждый вечер могут они ходить в винный погребок, где стены обшиты почернелым деревом; каждый вечер могут они разговаривать по телефону…

— Звони по номеру инженера Моравца, — говорит Франтишек, когда они добрались до Праги, и на лице его несчастное выражение. Он понимает — такие слова следует произносить с некоторой небрежностью, но в то же время ему неловко пользоваться чужим званием, чужой квартирой, чужим телефоном. Он восхищен тем, как четко отпечатаны фамилии в телефонной книге: что написано пером — не вырубишь топором. Это в равной мере относится и к объявлениям в деканате, и к газетам. Франтишек честно тащит на себе бремя пользования чужой квартирой, потому что жилье необходимо всякому, кто хочет закончить институт. Порой его прошибает пот, но он добросовестно тащит эту ношу, ибо сознает ответственность, взятую им на себя в ту ночь, когда он увидел черную комбинацию любимой девушки, сознает свою ответственность за судьбу их обоих.

Он все чаще заводит с приятелем разговоры о жилищном строительстве в северном пограничье, все чаще выискивает в специальных журналах материалы о бурном росте химического предприятия в одном из районных центров Северной Чехии и с восторгом отмечает, что оранжевые дымы этого предприятия все дальше расползаются в глубь прелестных долин, все гуще окутывают конусообразные холмы, составляющие неповторимый пейзаж этого края.