Карел Мисарж - Окраина

Компания за столом, на котором в беспорядке стоят рюмки с ромом и без рома, бутылки с пивом и без пива, принимает заявление новобрачного со смешанными чувствами. Даже поспорили немного насчет «пользования радостями жизни». Одни полностью одобряют такое намерение, другие с возмущением осуждают. Мать Франтишка, улучив минутку, вставила:

— А я вижу смысл жизни в труде. Можете надо мной смеяться. — Она обвела кухню взглядом. — Все здесь заработано трудом целой жизни. Маловато, пожалуй, но если учесть, что я всю жизнь работала на других, то теперь с меня достаточно и того, что я могу наконец поработать и на себя. Не всякому дано делать революцию, как Готвальду или Запотоцкому. И дом этот мы не для себя собираемся строить, а для вас.

Если муж Веры вызвал к себе симпатию и антипатию в равных долях, то на стороне Франтишковой матери только симпатии. Никто не позволяет себе усомниться в том, что труд действительно главный смысл ее жизни. В этом контексте слова о хорошенькой жене, о хождении в кино и лежании на диване показались чем-то очень убогим и неприятным. Мало кому нравится, когда окружающие относятся к тебе с неприязнью. Не был исключением и солдат, только что ставший супругом Франтишковой сестры. Ему надо было поскорей оправдаться, почистить запачканную репутацию. Все, что он говорил об интернате в сотне километров от дома, о годах в армии, сейчас забыто — да и вообще вопрос, поняли ли его присутствующие. Ведь когда вступали в брак родители, не было никаких интернатов, не было и «холодной войны». Ну что ж, не поняли так не поняли. Сами виноваты. Новоиспеченный зять Франтишка не собирается распространяться об опасностях пограничной службы, о том, какую угрозу таит она в себе для здоровья, для самой жизни, столь привлекательной, когда тебе двадцать два года, обещающей столько смутно угадываемых радостей и еще не изведанных наслаждений. Поэтому если то, что он сейчас скажет, вызовет впечатление, будто Вера связала свою жизнь с человеком недостойным, приземленным, лишенным взлетов и чувства поэзии, то случится это потому лишь, что, попытайся он рассказать о туманах над неверными болотными кочками, о светящихся гнилушках в лесных завалах, такое повествование не укладывалось бы в рамки, привычные для Жидова двора. И зять Франтишка только спросил:

— Сколько же народу будет называть этот дом своим?

Чем и поймал в перекрещение оптического прицела и Франтишка, и его родителей, и братьев, чье существование разом оказалось в зависимости от милости или немилости снайпера.

До того дня Франтишек не думал, даже просто не способен был связывать с именами своих братьев какие-либо новые лица и фигуры, но после свадьбы сестры он уже не мог забыть их встревоженных взглядов.

Перед компанией открывалось несколько путей выхода из щекотливого положения. Солдата можно просто одернуть, что и собирались сделать его родители. Сделать обиженный вид и заявить, что новоиспеченному родственнику нет никакого дела до количества братьев его жены. К такому варианту, пожалуй, готовились прибегнуть родители Франтишка. Но тут встряла французская тетка:

— Как погляжу я на вас — вам пять домов надо или уж сразу небоскреб!

Всем сразу стало легче. Мысль о пяти домах относится к области фантастики, напоминая одновременно слова песенки «Есть три дома у меня, как куплю, моими станут». К той же области относится и мысль о небоскребе. Так, вместо одергивания или обидных заявлений раздается смех, хотя и несколько принужденный.

Семей, как те, что сегодня породнились, еще не коснулся обычай, позднее приобретший чудовищный размах, — обычай письменно выражать радость по поводу того, что двое молодых людей совершили самое банальное в жизни дело, вступив в брак. Поэтому время, еще оставшееся на несколько подпорченное свадебное веселье, не отнимает чтение телеграмм, в которых посторонние люди оповещали бы о том, как они счастливы узнать о бракосочетании, до которого им нет никакого дела. Несколько осложнившуюся ситуацию спасает то, что, прогрохотав по Жидову двору, на мотоцикле является то один, то другой из приятелей новобрачных с заранее подготовленными, но, скорее всего, искренними поздравлениями. Эти случайные поздравители да бдительность французской тетки сделали то, что толстый шахтер, его маленькая жена, их сын-солдат и Вера приходят в отличное настроение; вечером они садятся в местный поезд из пяти задымленных вагонов и, с полминуты помахав остающимся, скрываются в бледном зареве, которое порой вспыхивает над «Польдовкой», чьи строения издали похожи на разбросанные кубики.

Когда поезд окончательно скрывается из глаз и зарево погасает, провожающие возвращаются домой. У каждого из них, начиная с французской тетки и кончая младшими братьями Франтишка, есть не меньше десятка причин отбросить попытки склеить осколки иллюзии насчет домика посреди веселого садика, где щебечут воробьи и стремительно носятся ласточки.

Под звяканье посуды, которую французская тетка вместе с матерью Франтишка отмывают от присохших остатков капусты, кофейной гущи и крошек сдобного кекса, идет болтовня ни о чем — мол, а свадьба-то вроде получилась удачная, и Вере, если она теперь будет работать в Кладно, уже не придется таскаться по поездам. Французская тетка заметила между прочим, что, когда Франтишек закончит институт и станет паном советником в дорогой шубе, весь Жидов двор сядет перед ним на задницу. На это Франтишек возразил, что учится вовсе не для того, чтоб перед ним садились на задницу, а уж тем более кто-нибудь с Жидова двора, где он вырос, где носил соседям гостинцы, когда резали свинью, и где дрался с ребятами Малого стадиона за сомнительную честь Жидова двора. Эти его слова принимают как своеобразно выраженное уважение к народно-демократической системе образования — и оставляют без реплик.

Тем более поражена семья, когда на следующее, то есть воскресное, утро Франтишка уже и след простыл. Сначала все решили, что слишком много разговоров наслушался он о заботах семьи, что родственники ему опостылели и отправился парень искать забвения в Праге. Но тут они ошибались: кое-какие признаки свидетельствовали о том, что Франтишек не уехал. Тогда стали думать, что он пошел погулять. Однако и тут они оплошали. Во-первых, никто не взял в соображение, что окрестности Уезда решительно не созданы для прогулок, а во-вторых, они забыли, что Франтишек становится одним из тех людей, у которых с возрастом, помимо мышц, костей и бороды, развивается и мозг, способный не просто заучивать марксистские положения, но и использовать их на деле, проводя аналогию с жизнью людей, среди которых он вырос, которым носил гостинцы, когда резали свинью, честь которых отстаивал с помощью рогаток и снарядов в виде перегоревших лампочек и гвоздей для лошадиных подков.