Карел Мисарж - Окраина

Наконец вместо письма из Лома прибыла тетка. Ее встретили с восторгом. Во-первых, потому, что того требует хороший тон, а во-вторых, всех одушевляла надежда, что фундамент все-таки удастся заложить до зимы. Однако тетка, до сей поры великая оптимистка, привозит разочарование.

Существуют разные формы для сообщения недобрых вестей. Например, непосредственный удар можно отдалить. Тетка могла бы сказать, что Роже простудился, что ему не дали отпуска на заводе, что у него заражение крови. Вот весной — тогда да, весной совсем другое дело… Нет, такую форму тетка не выбрала. Не выбрала она и другую, так сказать, вежливо-уклончивую, которая состоит из вращения глаз и потирания рук, причем ни на одно «почему» ответа не дают, а только с сожалением констатируют, что «ничего не выйдет». Как же поступила французская тетка? Она заявила в лоб:

— Роже — мерзавец. Говорю ему: сейчас же скажи мастеру, пускай даст отпуск. В Уезде строят дом, и надо заложить фундамент, чтоб за зиму яма не развалилась. А он на это — никуда я не поеду. Почему? Потому что не хочу. И так далее, каждый день одно и то же. Чуть по загривку не съездила, да боюсь, пожалуй, не дался бы.

Тетка стоит посреди кухни, мать Франтишка сидит на железной складной кровати, Франтишек — на деревянной, отец на табуретке у кафельной печки, курит, выдувая дым в дверцу. Часы, к гирям которых в форме латунных шишек привешены для тяжести еще ржавые замки, тикают как-то чаще и громче обычного.

Испокон веков люди делятся на две категории. Одни убеждены, что легче сообщать, чем принимать дурные вести, другие считают, что как раз наоборот. Ни Франтишек, ни его родители в эту минуту действительно не знают, как поступить. Точнее, они не знают, что сказать и как себя держать. Не знают даже, нужно ли вообще что-то говорить и как-то себя держать. Но в конце концов, надо же что-то сказать, как-то проявить себя. Нельзя же целый вечер сидеть, понурив голову, на кроватях или у печки. И как обычно, молчание нарушает мать Франтишка. Нарушает она его вздохом:

— Ох, да… На словах-то все сильные и смелые, а как до дела доходит — их и нету… Положит сломанный паровоз в масло, может, что и выйдет. Может, полежит немного в масле-то и сам собой починится…

Все воззрились на мать Франтишка, ничего не понимая. При чем тут какой-то паровоз, да еще в масле? Матери приходится объяснять, что так поступил Роже с игрушкой Франтишка, когда оба были детьми. Сначала сломал ее, но утешил себя мыслью, что, полежав в банке с машинным маслом, игрушка починится сама собой.

— Вы не обижайтесь, а только это у него так и осталось…

У матери несчастный, «самоедский» характер: ей мало переживать критические ситуации, она чувствует себя обязанной еще и усугублять их. Любой другой на ее месте просто обругал бы нынешнюю молодежь за эгоизм и лень, но не она. Она во что бы то ни стало должна дать понять, что вовсе не современная жизнь сообщает молодому поколению эти неприятные черты, а темный рок, предопределение, согласно которому человек, в детстве клавший сломанную игрушку в масло, неизбежно должен стать ленивым каменщиком.

Французская тетка не обиделась, что, возможно, странно при ее южнофранцузском темпераменте. Она только вздохнула как бы про себя:

— Эх, невестушка! Видно, что ваши дети только еще становятся взрослыми. Делаешь все возможное, чтоб выросли такими, как ты себе представляла, когда возила их в колясочке. Просишь, заклинаешь, потом злишься, ругаешь, колотишь их… А под конец начинает тебе казаться, что родила-то ты совсем другого человека. Узнаешь их глаза — твои глаза, или мужа, или бабушки, знаешь каждую веснушку, нос, скрюченный мизинчик на правой ноге, знаешь, как они едят, — оказывается, это совсем чужой человек! Паровоз в масле… Чепуха! Вспомнили вы об этом только для того, чтоб сказать мне, что Роже — бездельник, каким и мальчишкой был. И вы несчастны, что получилось из него не то, что обе мы представляли. Со временем привыкнете и к этому. Такова жизнь.

И французская тетка покачала головой.

— Ох, золовушка, дура я!..

Мать Франтишка подошла к ней, погладила по руке.

— Знаете, почему я об этом заговорила? Всю-то жизнь ничего у нас не было. Надрывались ради каждого куска. И подумалось мне, что теперь сама судьба над нами посмеялась. Жили, мол, век свой в вонючей дыре, там вам и место, там и помрете.

Услыхав столь пораженческую сентенцию, тетка разом обрела свойственный ей темперамент.

— Ну вот, не хватало нам разреветься друг над дружкой. Неужто уж во всем Уезде не сыщется ни одного каменщика? Не думайте, я ведь не одни дурные вести приношу. Сносить будут старую часть Моста! Кирпич, балки — все купите за гроши. Достаньте только, на чем возить, об остальном не заботьтесь!

Как после ночи наступает утро, посветлело и в кухоньке. Перед обстоятельствами, совершенно для них неожиданными, родители Франтишка как малые дети. То сидели с таким жалостным видом, что хоть слезы над ними лей, — и вот они уже полны оптимизма, и планы строят, и своими руками готовы разрушить Мост, чтоб, напротив, отстроить Уезд. Слышал бы патер Бартоломей, как бурно они обсуждают свои проекты, не преминул бы привести цитату из Евангелия от Иоанна: «Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его». Такую силу ощутили в себе сидящие в кухне. Но патер Бартоломей после ликвидации монастыря отринул сан и теперь руководит районным отделом социального обеспечения, а посему и не может охладить пыл наших мечтателей ссылкой на то, что возразили иудеи. Да и помнит ли он еще, что они тогда сказали: «Сей храм строился сорок шесть лет, и ты в три дня воздвигнешь его?»

Из всех фантастических планов осуществился пока только один: Франтишков отец обошел весь Уезд, потолковал с народом в трактирах, в лавках потолковала мать Франтишка, и с удивлением они узнали, что в Уезде чуть ли не все — каменщики. Остается только выбрать. Из числа пенсионеров — тех, кто уже не занимается своим ремеслом, — одни пошли на повышение и, подобно бывшему францисканцу, работают в районе, в области, в армии, другие уж до того опустились, что пробавляются побелкой коровников, курятников и свинарников. Последние берут дешево, но есть опасение, что они уже порастеряли свои навыки, а первые, гляди, еще обидятся; с пенсионерами вообще трудно иметь дело. После всех, в общем-то, приятных хлопот выбор падает на пана Новачека, служащего отдела строительства в районном Национальном комитете. Сей новоиспеченный чиновник, взятый ради укрепления кадров, в сравнении с заработком на прежней работе несколько потерял в финансовом отношении; с другой стороны, свободный от бремени интеллектуальных забот, он не знает, куда девать свой досуг. Пан Новачек охотно откликается на просьбу о помощи. Как многие ему подобные функционеры, он одержим перманентным страхом, что когда-нибудь его погонят с работы, как не отвечающего квалификации, причем погонят в тот самый момент, когда он окончательно забудет ремесло, которому его когда-то обучали.