Карел Мисарж - Окраина

Июньским утром, когда небо такое голубое, а роса сверкает так, что, усеянные этими радужными каплями, кажутся красивыми даже Казарма, и Жидов двор, и Новые дома, и обшарпанные стены бывшей пивоварни, Франтишек возился на своем участке, натягивал бечевку на колышки, обозначавшие углы будущего дома. Он еще не знал — хотя вырос в среде землекопов и сельскохозяйственных рабочих, — что, соединив бечевкой все четыре угла, в тот же день испытает прилив злости, который вслед за тем сменится приступом истерического хохота. Потому что, покончив с бечевкой, он взялся за лопату — несколько лопат семья приобрела еще в дни Февральских событий, когда работникам госхоза выделили клочки земли, чтоб они могли посеять редиску, резеду, пионы или брюкву, — и дециметр за дециметром начал отдирать дерн, буквально привязанный к почве прочной сетью корней пырея, репейника, лопухов и прочей нечисти.

Полдень; родители Франтишка пообедали, пообедала и французская тетка. Хотя во всей Европе не сыскать человека, который заподозрил бы оба семейства в страстной любви к собственности, с некоторых пор у них укоренился обычай после воскресного обеда отправляться на свой участок. Обычай этот выражает не столько их отношение к собственности, сколько способность мечтать о том, чего нет.

— Господи! — застыла пораженная мать Франтишка. — Да он взялся за дело! Он уже начал! Гляньте, сколько сделал до обеда один человек!

Все прямо растаяли при виде двух квадратных метров земли, освобожденной от дерна. Сияет и французская тетка, к месту вспомнив, что сын ее Роже по профессии каменщик. Так что, когда закончатся подготовительные работы, не будет никаких затруднений с поисками квалифицированной рабочей силы.

— Просто Роже возьмет отпуск, и дело с концом, — заявляет тетка со свойственной ей решительностью, какой, впрочем, все от нее и ожидают.

Один Франтишек не разделяет восторгов, которым поддалась даже французская тетка. Напротив, он в ужасе: не поскупившись на похвалу, все теперь просто уверены, что он продолжит свои труды и после обеда, и завтра, неделю, месяц, два месяца — у него ведь каникулы! — а он уже почти выбился из сил… Ладони жжет, спину ломит, и ноги как-то нетвердо держат… А дерн надо ведь не только отодрать, но и отнести в сторону, отбросить подальше, чтоб оставить место для целой горы земли, которую предстоит вынуть из ямы; Франтишек уже угадывает размеры этой горы и все же ошибается: она будет гораздо больше, и никто не скажет, куда ее девать. Бечевочка, ограничивающая квадрат, лишь очень незначительная часть которого освобождена от травяного покрова, подрагивает. Выглядит это смешно.

После обеда за лопаты берутся все, и работа спорится. Трудятся до сумерек. Весть о том, что они приступили к строительству, очень быстро разнеслась по Уезду. Как будто тихий скрип лопат о землю звучал набатом.

Когда смертельно уставшее семейство возвращалось в сумерках домой, оно вдруг обнаружило новых соседей. До сих пор соседями считались: по жилью — обитатели Жидова двора, по классу — жители Новых домов и Казармы. А теперь появились соседи по участку — справа и слева. Новые соседи справа живут пока в хибаре, каких поискать. Хибара стоит в тесном, черном, мокром проулке между высокими стенами хлевов, до недавних пор принадлежавших двум «пятидесятигектаровым» помещикам. Хибара, зажатая свинарниками, выглядит довольно романтично. Примерно как конура для породистого пса, высоко ценимого хозяином. Но в ней — что поделаешь! — ютятся шесть человек. А соседи по участку слева лишь недавно въехали в одну из четырех квартир в перестроенной усадьбе выселенного богача. Им там нехорошо. И теперь оба соседа, словно оправдываясь, наперебой обращаются к Франтишку, к его родителям, к его тетке:

— Мы думали, сгорим со стыда, когда сын привел показать свою невесту!

Это говорят обитатели хибары. Отец Франтишка, чей лексикон никогда не изобиловал остроумными оборотами, заметил только:

— Раньше такое и в голову бы не пришло. Ну и время нынче, то-то времечко!

А у тех, кого вселили в помещичий дом, свои беды.

— Не могу я там спать, как подумаю, что у них тут дети рождались, что они тут любились и умирали… Нервов моих не хватает!

Тут не выдерживает французская тетка:

— О чем вы толкуете, пани, какие нервы? Нервы были у дамочки, у которой я служила до отъезда во Францию, — это когда ее благоверный к другой ушел. Куда ж это нас социализм-то заведет, коли у каждой свинарки нервы окажутся?

Соседка виновато улыбается:

— Легко вам говорить! Не вы там живете-то…

На каменистой дороге, соединяющей эти три участка, собралась кучка людей, которые держат себя так, словно они — переселенцы давних времен, случайно сошедшиеся в столице Нового Света по ту сторону Большой Лужи и предающиеся воспоминаниям о далекой отчизне. Эти люди все убеждают друг друга в том, что сделали правильный шаг, и радуются как дети: ведь не одни они покинули свою сырую, темную нору и двинулись навстречу новой жизни, которая, подобно рождественскому «розану», должна расцвести посреди грязи, битого камня, репьев и терний. Радости их не суждено было длиться долго. Всего несколько дней.

Потому что несколько дней спустя по дороге от Уезда к станции прикатили бульдозер и два экскаватора. Они подъехали к одинокой, заброшенной сторожке среди полей, напротив которой торчит огромный обшарпанный щит с огромной обшарпанной надписью «Кинотеатр». Так и есть! Все владельцы мелких участков это знали. Все видели бесчисленные колышки, обозначавшие места, где встанут новые дома, которые по проекту строителя, обитающего в вилле «Йиржинка», построит госхоз для своих работников. Правда, слушая подобные разговоры, люди недоверчиво отмахивались: «Знаем, знаем. Кто это и когда сделал хоть что-нибудь для рабочего человека? Вбили для отвода глаз колышки в землю, тем все и кончится!»

Если б хоть это место не было так близко от участков индивидуальных застройщиков! Если б ходить им на свои участки другой дорогой! Полдеревни обошли бы стороной, через Белую гору ходили бы, мимо «Польдовки», мимо завода имени Носека! А то, как взвоют экскаваторы, сейчас же вокруг них собирается толпа, прямо пчелы в улье! У скотниц, у конюхов, у бывших батраков, а ныне пенсионеров, у детишек есть досуг глазеть и восхищаться — то молча, то вслух — отличной работой мощных машин.

День за днем ходит Франтишек со своей лопатой мимо этой веселой ярмарки. Вечер за вечером являются родители помогать ему. Восторги по поводу первых квадратных метров земли, освобожденной от дерна, постепенно сникают; а так как зевакам скучно долго стоять на одном месте, то они шляются и по участкам индивидуальных застройщиков, смотрят через проволочную сетку оград, как надрывается Франтишек. К счастью, долгие годы его учебы в Праге, а особенно последние месяцы, что он живет у Моравцев, сделали свое дело: этот дочерна загорелый полуголый молодец в желтых, перемазанных в земле вельветовых брюках никому здесь не близок, и его единоборство с землей, которую он все больше и больше обнажает, далеко отбрасывая лопатой куски дерна, не вызывает ни смеха, ни презрения к тщетности ручного труда в сравнении с машинами, работающими по соседству. Тем больнее задевают зрители отца и мать Франтишка.