Карел Мисарж - Окраина

Вход в ресторан был как в обычный крестьянский двор. Ворота заперты, открыта калитка. Посреди двора, окруженного сараями, — колонка с насосом. Двор освещает мощная лампа с жестяным абажуром на углу дома. Такие лампы бывают в коровниках или на складах. Франтишек с Кветой вошли молча, застенчиво, и все же, как из-под земли, в ту же минуту перед ними возник официант. Его черный смокинг и белая рубашка с бабочкой производили в этом дворе впечатление нереальности.

— Вы единственные посетители… Можете войти внутрь или сесть на террасу. Рекомендую террасу. У нас молодые люди всегда выбирают террасу. Если позволяет погода. Там они себя лучше чувствуют. Освещение слабое — две-три лампочки… А то зачем бы им сюда ходить, не правда ли? Так далеко от города…

Он ведет их к продолговатой беседке, словно повисшей над рекой. В беседке только три столика со стульями. Решетка, образующая стену беседки — кроме широких пролетов, в которых висят лампочки, — густо оплетена виноградом. Крупные гроздья темно-синих ягод выпирают со всех сторон.

Они сели за средний столик.

— Вы покраснели, Квета. Отчего?

— Вы тоже. Я подумала: официант говорил так, словно слышал нас там, у подножия холма…

Франтишек протянул руку, сорвал несколько виноградин.

— Отведайте, Квета.

— А вдруг это нельзя?

— Можно, можно, для того и растет!

Это сказал черный официант, вынырнувший из темноты с листком меню. Франтишек заказал универсальное блюдо, предлагаемое во всех ресторанчиках всех районных и областных городишек: шницель по-венски.

За ужином он узнал, что Квета, как и он сам, поступила на первую свою работу — воспитательницей детского сада — в том городе, где шоколадная фабрика, старая давильня растительного масла, а за городом большой завод с высоченной трубой, из которой днем и ночью валит оранжевый дым.

— Там вы и живете?

— В самом детском саду. Под него отвели старый, брошенный дом, перестроили, и одну комнату оставили для незамужней воспитательницы.

— На воскресенье домой ездите?

Квета как-то осеклась, громко звякнул ее нож о тарелку. Затем с неестественной поспешностью она пролепетала:

— А — д-да, да…

И тоном ученицы в классе повторила:

— На воскресенья я езжу домой.

— Далеко?

— Не очень.

— А куда?

— Ну, это, пожалуй, вам безразлично…

Франтишек, сочтя уклончивость девушки кокетством, продолжал настаивать:

— Я уже довольно хорошо знаю окрестности. Так куда же вы ездите по воскресеньям?

Опять что-то случилось с приборами — какие они неудобные!.. Квета так низко опустила голову, что уперлась подбородком в грудь. Потом медленно подняла глаза — и Франтишек тут только заметил, как необычно расположены ее ресницы: самые длинные — в уголках глаз, те, что покороче, — посередине век.

— Не скажу.

Опять появился официант — словно подглядывал за ними, — и Франтишек поспешил заказать бутылку вина. Квета заметно оживилась:

— Только выпьете ее вы сами!

И она не отступила от своих слов. Символически подняла бокал с белым вином, пригубила — и точка. Зато она сияющими глазами следила, как мечется в гранях стекла желтая искорка.

А Франтишек пил; алкоголь расширил его сосуды, и у него возникло неодолимое желание сделать что-то хорошее, сказать что-то очень приятное.

— Вы не сердитесь, что я так выпытывал, откуда вы родом?

— Не сержусь, это ведь так нормально.

— А если нормально… — сорвалось было у него с языка, но Квета опять опустила веки, уставилась на сучковатые половицы, и он поскорей перевел речь на другое: — Нет, вы правда не хотите выпить хоть один бокальчик?

— Нет. Я… я ненавижу алкоголь, и пить никогда не буду.

— Вы были алкоголичкой и вылечились? — сделал Франтишек жалкую попытку пошутить.

— Нет. Да что же это вы все расспрашиваете?

Такого резкого отпора Франтишек не ожидал. И потупился на сей раз уже он. И удивился, когда Квета пальчиком прикоснулась к его руке: она сама испугалась своей резкости.

— Мне просто не хочется говорить о себе. Не обижайтесь. Прошу вас!

Франтишек сжал ее маленький кулачок. Квета попыталась освободиться, но так, только для вида. С виноватым выражением еще раз пригубила вино. Оба сидели в довольно-таки неестественных позах: Франтишек на самом краешке стула, потянувшись сжать руку Кветы, она тоже на самом краешке, сделав движение ему навстречу. Сидеть им крайне неудобно, но ни один не решается переменить положение — как бы другой не заподозрил потери интереса. Еще немного, и у них затекут ноги, сведет их судорогой…

— А вы из Праги?

Спасительные слова! Франтишек разжал руку, подвинулся на стуле, сел удобнее. Не только рука, тело — он весь освобожден. А какое было напряжение! И вот напряжения и следа не осталось, и объяснять ничего не надо.

— Из Праги.

— А вы поверите, если я скажу, что никогда еще в Праге не бывала.

— Нет… впрочем, да, — поправился Франтишек. — В нынешнее время это редкий случай…

— В Прагу не было экскурсий, а одной ехать — что бы я там делала? Ведь Прага вроде огромного сумасшедшего дома, да? По крайней мере если судить по телепередачам…

Телевизор знаком Франтишку только по факультетскому клубу. Пока это редкость, и в сравнении с экранами кино его экранчик до смешного мал.

— У вас уже есть телевизор?

Он понятия не имеет, до чего она опять испугалась. Счастье, что приборы уже убрали со стола. Пригубила снова — и все же вино в ее бокале не убывает.

— Есть… А что тут удивительного?

— Ничего. Просто немножко необычно.

На сей раз положение не спасти никакими рукопожатиями, никакой неудобной позой.

— Вы скучаете по Праге?

— Иногда. Но здесь так забавно. Мы с приятелем поселились в такой милой, уютной комнатке. И от завода близко. Только поле перейти. Теперь вот сами красим стены. Скорей бы кончить!

— А я бы скучала.

— Почему?

— Так. Дома-то мама и еду сготовит, и постирает. А здесь все сам да сам. Я бы скучала по маме. Или по своей девушке.

Теперь взгляд у Кветы стал жесткий, вызывающий. Франтишек только рукой махнул и сказал с неожиданной прямотой:

— Со своей девушкой я разошелся. Уже больше полугода назад. Вы рады?

— Не знаю. Все-таки дома, наверное, лучше… — Квета опять заговорила сбивчиво. — То есть в Праге, — поправилась она. — Убираешься в собственной комнатке, белье в собственном комоде… Расскажите, как у вас дома?

Выхода нет — и Франтишек понес околесицу:

— Ну, такой дом, облицованный желтым кафелем. Кухня — как обыкновенно. Буфет в ней, посуда с синими узорами. А гостиная, та в зеленых тонах. Ковер и прочее. Ну, спальня, те всюду одинаковые. И еще комната, где я спал и занимался…

Он чувствовал свое сердце где-то в горле, пальцы дрожат… Устремив взгляд на черную реку у них под ногами, он говорил все медленнее, все затрудненнее: