Карел Мисарж - Окраина

А потом они бежали по дорожке, по которой пришли сюда, и спешка была им поводом для того, чтоб время от времени прикоснуться друг к другу. Например, их руки встречались, когда надо было отвести ветку, а то раз нога Кветы съехала с рыхлой грядки картофельного поля, и девушка, вроде бы теряя равновесие, протянула Франтишку руку, которую он тотчас легонько пожал; вообще они двигались, как «Слепцы» Билека {62}. На шоссе Франтишек, спасая Квету от автомобильных щупалец-фар, притянул ее к себе за руку; они больше не отпускали рук и, насколько это позволяли машины, мотоциклы и узенькая обочина, шли рядышком.

Дрожа от холода и волнения, они спешили вперед, словно угадывали где-то в подсознании, как мало времени оставит им эпоха для такого рода нежностей.

Наконец билет у Франтишка в руке, и оба дышат, как паровозы. А паровоз тем временем приближается. Франтишек и Квета со страхом смотрят на его огни — похожие на огромные глаза ярмарочного дракона. Квета уныло вздыхает:

— Какая я все-таки дура…

Франтишек несчастен; не зная, как выбраться из такого парадоксального положения, он, заикаясь, в смятении лепечет:

— Да, я знаю… Мне и самому неприятно… Первое же свидание — и вы провожаете меня вместо того, чтоб я провожал вас…

Квета, не оглядываясь на увеличивающиеся глаза дракона, подхватывает:

— Как верная жена любимого мужа!

Франтишек с восторгом повторяет эти слова. Потом целует Квету куда-то в ухо. И так как не остается уже ни одной минуты, а вокзальный репродуктор, паровоз и пассажиры соединенными усилиями поднимают невообразимый гвалт, Франтишек кричит, будто утопающий:

— В субботу в пять, здесь, на перроне! Квета, прошу вас, придите! Придете?

Квета машинально кивает, и Франтишек влетает в вагон с той быстротой, какую мы знаем по гротескным фильмам немого кино. Ворвавшись в вагон, он бросается к окну, дергает раму, но та поддается, лишь когда перрон уже остался позади, мимо побежали огни химического завода, а там пошли уже только огоньки в домиках путевых обходчиков и маленьких станций.

Огоньки эти сменились черной-черной темнотой; потом в небе встало большое зарево — Прага. Франтишек едва успел пересесть на поезд до Уезда, так мало времени оставалось от прибытия одного до отправления другого. Если б не успел, пришлось бы прямо с поезда браться за работу кровельщика. А так хоть поспит немного, что весьма желательно, ибо ему предстоят опасные трюки на стропилах крыши, при этом ступни его будут обмотаны мешковиной — всякая другая обувка в этом деле непригодна.

Родители, сомнения нет, трудятся до изнеможения, но только после воскресных наездов Франтишка заметно продвижение строительных работ. Легко под горячую руку заявить, что «я буду жить своей жизнью», но ведь все, что сделано на участке, доставалось с таким трудом, что просто жалко, если этот труд пропадет зря. И Франтишек с родителями вновь и вновь берутся за дело с упорством работяг-муравьев.

Франтишек еще с прошлого воскресенья знает, что старичок кровельщик, единственный свободный теперь в Уезде, на крышу не полезет; и все же, когда невыспавшийся, дрожащий от холода Франтишек бросает взгляд сначала на штабель кровельной черепицы, затем на голые стропила, у него кружится голова.

Родители прямо-таки расстилаются перед ним. По воскресеньям мать стряпает его любимые блюда, готовит ему стопки чисто отстиранных рубашек и робко расспрашивает, что нового на заводе.

Что касается подрядившегося кровельщика, то он даже не дает себе труда сообщить, что ни на какую крышу не полезет; просто, когда все собрались у недостроенного дома, над которым торчат ребра балок от снесенных домов старого Моста, старичок объяснил Франтишку: куда дотянется с чердака, то и сделает, а уж когда пойдет повыше, придется самому Франтишку обмотать ноги мешковиной (старичок на всякий случай принес ее с собой) и, влезши на стропила, действовать по указаниям, которые он, кровельщик, будет кричать снизу.

Несмотря на тяжкую усталость, работа у Франтишка спорится, и в полдень, когда все усаживаются на доски, чтоб пообедать прямо из кастрюль, удивлению их нет конца.

Просто невероятно, какой оптический обман может производить черепичная крыша. Но опытный кровельщик омрачил чистую радость, с какой обитатели Жидова двора смотрят на свой дом:

— Теперь-то начнется настоящая работа: штукатурка, полы, окна, двери…

Сияющие лица гаснут — но ненадолго. Родители Франтишка бродят вокруг дома, жалеют, что не дожила бабушка, радуются, что приедет французская тетка посмотреть дом. Когда Франтишек в последний раз слезает с крыши, на него смотрят, как на спустившегося с неба.

— Не знаю, что бы мы делали, если б не ты!

Франтишек разматывает мешковину на ногах, а мать все твердит одно и то же. Наконец, подняв к ней глаза, сын говорит:

— Я уже двадцать четыре часа на ногах…

Матери это грустно слышать, но все же, что такое двадцать четыре часа в сравнении с пятьюдесятью годами ее ежедневного мотания между Новыми домами, Жидовым двором, кладбищем, больницей, приемкой доктора Фрёлиха и коровником! И к ней возвращается радостное чувство.

А Франтишек уже прощается с родителями: ему бы поскорей переодеться да успеть на поезд, чтоб вовремя вернуться к недокрашенной мансарде и керамической чепухе, которую им с приятелем предстоит развешать по стенам.

Когда докрасят.

Старый кровельщик не ошибся. Да и могло ли быть иначе? Уезд одержим строительным неистовством. Все каменщики, сколько их там есть, прямо со службы отправляются строить — то собственный дом, то дом соседу. Каменщики теперь нарасхват и, как бывает всегда, уж и не знают, что запросить за свою работу. Никто теперь не работает за гостинец, за харч, а то и просто так, от доброты сердца. Вспомнили ремесло даже те, кто до сей поры довольствовался побелкой свинарника за мешок зерна или отрубей; в лучшие мастера вылезли завзятые лентяи, которые прежде за бутылку дешевой водки чистили выгребные ямы.

Гордость Франтишковых родителей их домиком, который, в общем, снаружи готов, в сущности, и ограничивается этим внешним видом. Внутренняя отделка поглощает множество материала, времени и денег.

И постепенно в сознании Франтишка расплывается образ домика с белыми занавесками, дымящейся трубой, с завалинкой — впрочем, как и его решение бежать от рушащихся крыш, стен и канав Уезда, как его решение устроить жизнь по-своему.

В будни Франтишек провожает Квету до детского сада, по субботам она провожает его на вокзал. Они любят друг друга, что доказывает существование любви с первого взгляда. Любят, потому что Квета как послушная собачка, и слова, которых так боится Франтишек: «Неужели нельзя нам хоть одно воскресенье провести вместе?» — она произносит именно в тот момент, когда Франтишек вправе ответить: «Конечно, можно! Следующее воскресенье проведем вместе. Отличная мысль!»