Карел Мисарж - Окраина

— Вот бы тебе сегодня писать сочинение про то, как выглядит твой дом. Все господа учителя в Праге за голову бы схватились!

Франтишек бездумно отвечает:

— Поздно!

Тут все притихли, пересчитывая глазами собравшихся. И до Франтишка вдруг доходит, почему переполненная кухня кажется ему такой просторной. А мать, посчитав по пальцам, повторяет тихо:

— Поздно… — и, качнув головой в сторону Франтишка, продолжает: — Один на севере, вторая в Кладно, третий в Брно, четвертый в армии…

Вот так же рассказывала она своим маленьким детям про сороку-воровку, которая кашку варила, на порог становила, детишек кормила: «Этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала…» И, машинально подергивая свой мизинец, мать переводит взгляд с одного на другого. Французская тетка расхохоталась от души:

— Ох, невестушка, это у вас только на пальцах так получается!

Поняла наконец и Псотка. Неудивительно, что до нее доходит дольше: она ведь не член семьи, вернее, она член семьи в более широком смысле, член семьи, которую объединяют лишь воспоминания о прошлом. И потому выразилась она поэтично:

— Клетка золотая, а пташки-то разлетелись…

Констатация этой банальнейшей и глупейшей истины побуждает всех покачать головами. Не теряет оптимизма одна французская тетка:

— Дом под самой Прагой — всегда ценность. В Праге власти, в Кладно шахты — как знать, что будет через пять-десять лет, кому сподручно будет жить здесь…

С этим все, конечно, согласны. Действительно, нет причин оспаривать тетку. Только хорошее-то настроение — тю-тю. Первой это замечает Псотка. И уходит, сославшись на своего калеку, который наконец-то вроде приближается к своему смертному часу. В последние дни тяжко ему, мочи нет… Жалко! Не дожил бедняга до квартиры с прихожей, ванной и садиком. Госхозу нужны молодые, здоровые…

Псотка ушла; зевота одолевает всех, и они один за другим укладываются спать. Спят сегодня без простынь, без пододеяльников; подушки без наволочек шуршат под головой, грубые одеяла шерстят, царапают кожу на ногах, на шее. Поэтому сон у всех неспокойный и встают они очень рано и одновременно, будто заранее сговорились.

Засуетились без толку, а все оттого, что каждый хочет быть полезным сейчас, сию минуту, каждый хочет показать, на что он способен, и чтоб его подвиг вспоминали еще много лет спустя. Так бывает, когда строят баррикады. Самый заядлый реакционер, старый бюрократ, доносчик и обыватель вдруг загораются непреодолимым желанием подкатить к растущей баррикаде уличную урну, прикатить камень, вырванный из мостовой… В этих действиях заключены отчасти мысли об алиби и искуплении, но отчасти неосознанное стремление, присущее всем живущим, — стремление пребывать, не быть забытым.

Все это, разумеется, не касается семьи Франтишка. Кому нужны здесь алиби или искупление! Едва протерев глаза, Роже с Франтишком хватают невероятно тяжелый ящик с посудой и выносят его чуть ли не на середину двора. Почему? Да потому только, что ящик тяжел и, одолев его вес, оба демонстрируют, что они здесь самые сильные.

— Психи ненормальные! — кричит из окна тетка, грозя кулаком. — В чем завтрак-то готовить?!

Обернувшись к матери Франтишка, которая стоит над растопленной плитой, не зная, за что приняться, тетка еще добавляет:

— Благодарите бога, что мой сыночек ленив как свинья! Уж этот построил бы вам дом, ха-ха! Разве что избушку на курьих ножках, как в сказочке из воскресной радиопередачи!

Роже и Франтишек решительно подхватывают ящик в намерении тащить его обратно, но тетка уже выскочила во двор:

— Не волочь же эту дуру снова в дом!

Она вынимает из ящика все, что нужно; парни, пристыженные, возвращаются в кухню. За завтраком разрабатывается подробный план погрузки — этот план, в сущности, дядино творение, ибо он один сохраняет ясность мысли, он один не поддается эмоциям и нетерпению.

Все несколько остывают, узнав, что прежде всего нужно ждать грузовика: шофер подаст его к самой двери, так что незачем будет со всякой ерундой бегать чуть ли не через весь двор. Тут дядя на несколько секунд вперяет укоризненный взгляд в сына и племянника. А те сидят, как мокрые курицы, на перевернутом ящике из-под угля. Сначала надо грузить мебель и вообще самое тяжелое: ящики и тому подобное. Дядя делает паузу и на сей раз, подняв брови, пронзает взглядом отца Франтишка, от которого ждет очередной несообразности.

— Обратным рейсом заедем в пивоварню и погрузим буфет, швейную машинку, кровати, сетки, матрасы. О ключах от пивоварни ты, конечно, не позаботился. — И дядя с удовлетворением кивает. С тем большим удовлетворением, что в ворота всунула свой длинный, содрогающийся от работы мотора нос огромная «ТАТРА-111». Старенький «ЛАНЦ-БУЛЬДОГ» давно разобрала на составные части ребятня из Леска и Новых домов.

— Так что, Отто, дуй за ключами!

Дядя величественно указывает рукой в окно, которое уже заслонил громадный грузовик. В сравнении с дровяными сараями, свиными закутами и дверьми в квартирах без сеней грузовик выглядит такой громадиной, что, кажется, в состоянии увезти весь Жидов двор за одну ездку.

— Мы уж тут как-нибудь без тебя обойдемся!

С тем же достоинством, с каким он вынимал свой острый марсельский нож, чтобы перерезать горло свинье, отстегивает теперь дядя звякающие пряжки и откидывает ремни своего потертого портфеля, из которого вытаскивает лямки для переноски мебели, примолвив только:

— Лямки. Вижу, что поступил правильно, прихватив их. Без них ни хрена бы нам не вынести.

Пристыженный Отто побрел в контору госхоза к управляющему Странскому за ключами, но, чтоб сгладить унизительность такого поручения, он крикнул семье, окружившей гигантскую машину:

— Мне все равно надо к Странскому, за машину заплатить…

Дядя начал запрягать в лямки сына и племянника. Мать Франтишка вздохнула:

— Скажите, золовушка, что есть такого унизительного в переездах? Я так себя чувствую, будто раздеваюсь на улице…

Но французская тетка уже вся горит в чемоданной лихорадке и отвечает отрывисто:

— Это у вас после Судет. Я тоже ревела, как во Францию уезжала.

Дядя в азарте носится по квартире, которая постепенно пустеет. Роже с Франтишком, наподобие ослов запряженные в лямки, перетаскивают шкафы, сундук, ящики… Тетка придерживает вещи, чтоб не перевернулись, временами испуганно вскрикивая; зато, когда все кончается хорошо, когда шкаф или сундук прочно устанавливается на дне кузова, она весело хлопает своей красной полной рукой парней по спине — да так, что чуть с ног не сбивает.

Опасения матери оказались излишни. Кроме Псотки, никто не глазеет на погрузку их добра. А Псотка складывает в коробки старые игрушки, заворачивает в газеты пожелтевшие застекленные фотографии и, разглядывая молодые, такие решительные лица под пыльными стеклами, горько плачет.