Борис Агеев - Рассказ с похмелья

Кстати, вот зачем он ходил к товарищу в академический дом — хотел денег найти. Евгений и раньше занимал у него понемногу, ибо тот сам не работал семь лет, ухаживая за престарелой матерью, и жили они на зарплату жены и на пенсию его матери. Так занял у него или нет? Скорее всего забыл, потому что нигде ничего не было денежного, ни в паспорте, ни в шкатулке на книжной полке.

У соседа занять? Но на нем три души малоработные: теща, жена, младшая дочь. Вчера спросил у соседа о внучке. У соседа месяц назад родилась первая внучка, родилась тяжело, через кесарево. Старшую дочь из роддома-то выписали, внучку же стали перепрятывать по разным больницам: что-то повредилось у нее при родах, кровь изнутри шла. «Лучше бы ты меня не спрашивал о ней! — сосед так расстроился, что глаза у него намокли. — Пускай меня Бог лопатой убьет…» Значит, теперь на нем старшая дочь со внучкой, да и зять, хотя и работал, что по нынешним временам и то находка, однако собственным углом еще не обзавелся. Итого шесть человек, да сосед сам седьмой. Хорошо, что унынию не поддается, есть в нем несгибаемая жила.

Нет, сосед отпадает. Что-то другое нужно. А если украсть? Другие крадут и ничего. Чем больше крадут, тем меньше на это обращают внимание. Милиция на кражи давно плюнула и дел по кражам не заводит — висяк. Даже если докажут, что ты украл у того-то и столько-то и это видели такие-то, — девяносто шесть лет пройдет. И чем ты приколистее — скажем, генерал в лампасах и сплавил танковую дивизию в Японию на иголки, — так на тебя любая фемида весами махнет. Миллионы тонн нефти, булыжники алмазов, титан, вольфрам, чистая медь — вот что котируется. И все за рубеж, за границы страны, у которой уже и название продали. Кажется, раньше она называлась Россия, но трудно сказать… Здесь теперь такой зверь орудует — инфляция. Деньги тощают на глазах, и если вчера на них можно было купить палку колбасы, то сегодня тех денег уже и на бутылку водки не хватает.

Но только украсть нужно много, чтобы сразу не хватились, и в один день, потому что нужно-то срочно. Но где и у кого? Не будешь ведь лазать по дамским сумочкам в автобусе. Да и какие дамы нынче имеют много? Те самые, которые делятся на дам. Ночью киоск ломануть? Опять же, ночью денег в киосках не держат. У соседа украсть?

Или, может, убить кого? Не человека, так хоть собаку… Однако какой прок от собаки, что у нее — деньги под шкурой зашиты?

Евгений судорожно вздохнул и схватился за голову: как скверно все, как гадко он сейчас думал! Что с ним происходит?

На эндоскопию нужно было что-то с собой брать. Не мог вспомнить что, даже вернулся с порога в квартиру, пробовал сосредоточиться, однако не случилось… Спустился по лестнице и вынырнул из неосвещенной пещеры подъезда на серый свет дня, едва не наступив на мертвого голубя, валявшегося кверху лапками на ступеньках подъезда.

Народ тянулся с Косой улицы, с переулка Ефимкина, со всех остальных улок и переулков Северо-Южного микрорайона к конечной остановке «тройки». На бетонных столбах у павильона остановки еще тлели желтой окалиной ртутные фонари. Когда в ночной тьме нужен бывает свет, его периодически отключают по непонятным причинам, днем же горит вволю. Так было заведено в стране, которая раньше называлась Россия. Это было заведено давно и неизвестно кем.

Да: когда Евгений проходил мимо оборжавевшей дверцы подвала и заметил на ней замок, то вспомнил, что пили с Жекой, конечно, не в подвале, а у него в каптерке на первом этаже, среди кучи задвижек и мотков каболки. Ни один уважающий себя сантехник не станет пить в подвале, разве что нож к горлу, а Жека еще себя уважал.

С конечной остановки видны обширные сады. Микрорайон расширялся в сторону садов. Яблони корчевали и стаскивали бульдозерами в свалы на краю оврага. Огромные лежбища яблоневых костей щетинились ломаными корневищами и воздетыми к небу сучьями. Дома, подплывшие впритык к этим рифам, слепо посверкивали окнами, в которых отражалось низкое оловянное небо. Евгению было всегда боязно смотреть в ту сторону, где безмолвно погибал сад.

После того, как первые снега объяли город и сошли полой водой, и после недавних ночных первых морозцев, оставлявших утром на лужах белые хрусткие чешуйки льда, деревья сохранили листву, а тополиная аллея на обочине шоссе еще упрямо зеленела. Вообще осень затянулась не по времени, дожди уже не крапали, а снег еще не держался на моклой земле. Хотелось зимы и даже свирепого холода, чтобы приморозило хляби, прочистило атмосферу, подмолодило небо и замедлило бестолковый ход этой непонятной жизни.

На остановке было черно от народа. Клубился и плыл в воздухе сигаретный дым, доносились разговоры. Сочлененный автобус «икарус» тронулся по разворотному кругу, волоча за собой лоскуты тумана и черное облако выхлопного дыма, и, будто шлюпка с челноком на буксире, подошел к пирсу остановки и приткнулся к людской стенке. За ветровым стеклом автобуса стояла табличка с номером маршрута — «единица». Евгений удивился, ведь это был совершенно другой маршрут. Однако толпа, колыхнувшись, понесла его в автобус, и, когда заминала Евгения по ступенькам трапа в салон, он успел заметить боковой номер — «тройку». Из улиц продолжали набегать люди и давили сзади. Челнок грузнел и оседал все ниже, угрожая зачерпнуть бортом водицы из осенней лужи. Пневматика дверей зашипела, но створки не закрылись, ведь в автобус продолжали давиться люди, автобус тронулся, его догоняли на ходу и висли на дверях.

Скорее всего, водитель ошибочно поставил табличку прежнего маршрута. Но куда: за ветровое стекло или у боковой двери? Взяло сомнение — если автобус с середины маршрута пойдет как «единица», придется пересаживаться. В конце концов водитель должен объявить о принадлежности автобуса к маршруту, когда станет озвучивать остановки; Евгений почему-то был в этом уверен.

Однако остановок не объявлялось, хотя внутриавтобусная трансляция работала и в динамиках слышалось верещание помех. Выхлоп дизеля пробивался из-под плиты моторного отсека, в салоне витал вчерашний перегарчик и свежий утренний похмельный запашок, стало тяжко дышать, пока кто-то не догадался отвернуть верхний люк. Стояли плотно, как прутья в метле, и проехали три или четыре остановки не задерживаясь — больше все равно не влезло бы, — прежде чем Евгений заметил, что его притиснули к стоящей к нему спиной девушке в черном плаще и черной широкополой шляпке, которая все время сбивалась с ее головы. Несмотря на то, что женщины в Северо-Южном микрорайоне после тридцати одевались бедненько, среди молодых в моду вошли такие шляпки, которые придавали им загадочный и драматический вид. Евгений попытался как-нибудь повернуться боком, чтобы не смущать барышню, — а он почему-то подумал, что она смущается таким тесным соседством, но не ропщет по причине общей участи ездить в тесноте, — но был так припрессован к ней толпой, что отказался от своей попытки. Он чувствовал сквозь ткань плаща жар ее округлостей, украдкой рассматривал близкое, слегка повернутое в сторону удлиненное ее лицо, с волнистой линией носа, карим глазом, вздернутой пунцовой губкой с проступившими на ней росинками пота, и ощущал тонкие запахи ее духов и тела.