Борис Агеев - Рассказ с похмелья

Как вдруг заметил с ужасом, что ничего не чувствует от соседства с загадочной барышней в черной шляпке, не только малого трепета, но даже и собственной тяжести, так объяснимых в его положении. Неужели все кончилось, и уже никогда ничего у него с женщиной не будет!..

— Чего стогонишь? — Сбоку к Евгению была притиснута пожилая женщина, очевидно, недовольная толчеей. — Еще стогонит, смотри-ка.

К чему относились ее слова, Евгений не понял, как не слышал и своего случайного вздоха, больше похожего на стон. К тому же его скоро отвлекло движение человека, притиснутого справа. Тот сперва повел плечами, как будто просыпаясь, потом упер локоть в бок Евгения и стал медленно драть его ребра углом локтя, вытаскивая наверх руку с зажатыми в ней газетами. Таким же образом он освободил вторую руку и начал раскладывать газеты на спине стоящего перед ним мужчины. Все, кто находился рядом и сзади, вытянули шеи и вместе с этим человеком стали читать его газеты. Одна называлась «Очень хорошие новости», другая — «Самая страшная газета». На первой полосе в ней была напечатана отрезанная голова мужчины восточного типа, недавно обнаруженная в мусорном ящике в Северо-Южном микрорайоне, — скорее всего, результат чеченских разборок. Эта же голова помещалась на первой полосе и другой газеты. Голова лежала на столе спокойно и с достоинством — как живая. Это произнесла женщина слева, а кто-то сзади прокомментировал:

— То ли еще будет.

Человек не обращал внимания на реплики, юрко переворачивал страницы, что-то разыскивая, пока не остановился на рубрике объявлений. Евгений заглянул сбоку в газетный лист: «Видеосъемка свадеб, тараканы исчезнут раз и навсегда, способ выведения лишних волос, пропала собака, продается автомобиль ЗАЗ на запчасти с тумбочкой и умывальником на 15 литров, потерялась собака, жизнерадостная блондинка познакомится с мужчиной не старше 45 лет с целью серьезного продолжения знакомства, остеклим балкон, мужчина 60 лет ждет хозяйку в деревенском доме, эффективно от облысения, не жадного мужчину до 50 лет ждут восхитительные воспоминания от встречи с молодой девушкой без комплексов…»

Человек спрятал газеты где-то внизу, потом опять повел плечами и извлек сперва одну руку с зажатыми в ней деньгами, затем другую и принялся считать деньги опять-таки на спине терпеливо стоящего перед ним мужчины. Купюры хрустели так громко, что слышно было во всем автобусе, а может, и на улице. Все, кто находился сзади и рядом, снова вытянули шеи и начали считать деньги вместе с тем человеком. Всего оказалось двадцать девять тысяч шестьдесят с копейками рублей: пять купюр по тысяче, двадцать бумажек по пятьсот рублей, две бумажки по пять тысяч, еще три по тысяче, остальное мелочь. Хватило бы прожить месяц, если сильно экономить, машинально отметил Евгений. Человек же, закончив пересчитывать деньги, сжал ладонь с деньгами в кулак и обратным порядком стал затискивать руку вниз, а управившись, затих и удовлетворенно прикрыл глаза.

Некоторое время все ехали молча, каждый по-своему переживая и обдумывая увиденное. Евгению сцена со счетом денег в автобусе, нагруженном людьми, показалась изыском.

Вспомнил, почему Вероника, а не Виталия. Потому что Асель, а не Анна. Их с женой дочку звали Анной. В том захлебывающемся слезами телефонном разговоре с Москвой жена рассказала, как по справке из больницы на Можайском шоссе, где Анне должны были делать операцию, она поехала в министерство здоровья к какому-то заму министра за разрешением на бесплатную операцию — лицевые и челюстные операции дороги, их делают за миллионы мафиози и стареющие актрисы, — в справке была, как и полагается, Анна, а разрешение выписали на Асель. Секретарша зама холодно объяснила жене, что именно так она прочла имя дочери в справке, и чтобы там, в больнице, писали бы отчетливее, а не мазали каракули. Как будто нельзя было спросить у жены, как зовут Анну. Пришлось с этой Асель возвращаться в больницу, но в больнице как-то обошлось, были другие заботы. И никто не подумал — ну какая Асель может жить на Косой улице Северо-Южного микрорайона их города! Еще Нюрка куда ни шло.

Когда сделали рентген, выяснилось, что вилочковая железа увеличена. Стали искать прошлогодний снимок, чтобы сравнить и сделать вывод, и не нашли. Согласились с тем, что необходимо заключение иммунолога: он это заключение сделал заблаговременно, однако вчера уехал по телеграмме от родных куда-то под Сызрань. Стали искать по телефону иммунолога под Сызранью, но не нашли и иммунолога. Его возвращения нужно было ждать не раньше понедельника, и жена уже смирилась с тем, что будет потеряно еще несколько дней, — а ведь ее отпуск, подгаданный под операцию, неутомимо приближался к своему окончанию, — как вдруг где-то в палке макулатуры, предназначенной к сдаче в архив, отыскался старый снимок и выяснилось, что и в прошлом году вилочковая железа была увеличена, а значит, патология отсутствует, и возражений к проведению операции тоже нет. Как раз в это время Асель кашлянула и провела рукой под носом, переполошив врача в приемном отделении: неужели она у вас опять простыла, а это у нее не сопельки?

И так все шесть лет ее жизни. Шесть лет, шесть операций, а конца им не видно. Она уже умненькая, Асель, и задала однажды тот со страхом ожидаемый вопрос: «Почему я такая?» Что было ответить ей, у которой любимыми словами были «светленький, как солнышко»?

Автобус, наконец, где-то затормозил, кто-то выпятился наружу, кто-то еще пытался влезть на освободившееся место с молочной флягой в руке — фляга эта не вошла в автобус и ехала потом снаружи бесплатно, — а Евгений поверх голов стоящих людей выглянул наружу. У остановки отблескивала большая мелкая лужа с белыми кирпичами, набросанными по ней для прохода с сухого тротуара к автобусу, и на этой пунктирной линии прохода, изогнувшись, стояла женщина и тянула через голову то, во что она была одета — то ли толстый широкий свитер, то ли вязаное пальто. Причем стояла не на кирпичах, а в воде рядом с кирпичами, в собственных то ли калошках, то ли полусапожках, и даже на цыпочках внутри них. Очевидно, обувь соскочила с ее ног, когда она пыталась пройти к автобусу. Евгений силился понять, для чего она еще и снимает через голову одежду, казалась диковинной ее страдальчески изогнутая фигура, будто женщина раздиралась на две половины. Двери со вздохом затворились и отрезали от взглядов эту странную картину.

Евгению казалось важным не упустить событие, не дать ему выскользнуть из зыбких объятий памяти необъясненным, ибо если пустить все на самотек, не замечая происходящего вокруг, не придавая ему должного истолкования, то действительность, в свою очередь, окутает его, Евгения, туманом такой неопределенности, что ему останется только свихнуться. А этого не хотелось.