Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

Ах, ну как я могла в нем сомневаться? Он обнаружился, когда я прошла примерно пол-улицы, в самом четном из всех четных домов: Мистер Дж. Ломонд, Эсквайр. Я стояла у двери и внимательно вчитывалась в буквы. Их вывели аккуратным, стильным почерком классическими черными чернилами на плотной белой бумаге. Как это на него похоже.

Субботним вечером красивый и популярный молодой человек, у ног которого лежит весь мир, вряд ли станет сидеть дома, но я, просто чтобы почувствовать, каково это, легонько нажала на кнопку звонка кончиком указательного пальца. Раздался щелчок, потом до моего слуха донесся мужской голос. Сказать, что он застал меня врасплох, означает ничего не сказать.

— Алло? — повторил он.

Глубокий, хорошо поставленный, мелодичный голос. Мед и дымка, бархат и серебро. Я быстро пробежала глазами список других жильцов и выбрала наугад первое попавшееся имя.

— Доставка пиццы для… мистера Макфаддена? — спросила я.

Я услышала его вздох.

— Они живут на последнем этаже, — произнес он и повесил трубку.

Дверь зажужжала и со щелчком открылась. Недолго думая, я вошла внутрь.

Мой музыкант жил на втором этаже справа. Над дверным звонком висела скромная медная табличка с его именем. Я остановилась, прислушалась, но не смогла уловить ничего, кроме гудения лампы в подъезде да отдаленного шума улицы. Этажом выше громко орал телевизор. Я вырвала из блокнота чистый лист бумаги, наложила его на медную табличку, достала карандаш и стала заштриховывать выступающие части. Несколько мгновений спустя у меня в руках было сногсшибательное факсимиле медной таблички, которое я аккуратно положила между страниц блокнота и убрала в сумку. Наружные двери были открыты, а та, что вела в его квартиру — типично викторианский стиль, красное дерево и матовое травленое стекло, — была соблазнительно близко.

Я подошла так близко, как только посмела. Изнутри не доносилось ни звука, движения тоже не наблюдалось. Мне показалось, я разглядела полку с книгами и картину. Человек высокой культуры. Как же много у нас общего!

Я замерла. Вот оно: нежные пальцы на вибрирующей стали; струна, трепещущая в воздухе, призрачно-кремовом, как свет старой-старой звезды. Голос: теплый, низкий, ласковый — голос кудесника, заклинателя змей, повелителя снов. Не устояв, я прильнула к двери и прижалась к стеклу. Он сочинял песню, искал нужные слова, музыку, чувства . Какая высокая честь — присутствовать в самый момент творения! Мой прекрасный Орфей пел о природе. Его голос… Ах, его голос!

Я откинула голову и закрыла глаза. Представила небо — черно-синее, мягкое и густое, как мех. В глубинах ночи, в ее бархатной бездне, искрился свет, способный тысячу раз рассеять любой мрак. Начали проступать узоры; пораженный взор выискивал завитки улиток, россыпи жемчуга, богов, зверей и планеты. Мы стояли неподвижно, но в то же время вращались вокруг своей оси и двигались по кругу, совершая вокруг солнца виток за витком, и головокружительный момент…

Музыка вдруг стихла, сменившись каким-то смутным движением. Я отпрянула и принялась торопливо взбираться по лестнице. Сердце в груди бешено забилось. Но ничего не произошло. Остановившись на лестничной площадке, я несколько минут подождала. Опять ничего.

Я на цыпочках спустилась вниз и вновь подошла к двери. Музыка возобновилась, но мне не хотелось его тревожить. В конце концов, я пришла сюда только посмотреть, где он живет. В этом нет ничего плохого. Теперь миссия выполнена.

Выбрасывать на ветер такие деньги было чистейшим безумием, но, оказавшись на улице, я махнула водителю проезжавшего мимо такси. Вечер хоть и выдался долгий, но теперь на дворе царила ночь, и я готова была взойти на борт. Плохие вещи случаются в темноте. По моим оценкам, такси до дома должно было стоить порядка шести фунтов, но у меня не было выбора. Я застегнула ремень и подняла стеклянную перегородку, отделяющую меня от водителя. У меня не было желания знакомиться с его взглядами относительно футбола, городского совета или какого-либо другого вопроса. Все мои мысли занимало только одно. Точнее, один.

Через пару часов я осознала, что заснуть после вечерней авантюры просто так не удастся. Я включила свет и посмотрела на свою ночную рубашку. У меня их две, на смену, чтобы одну можно было постирать, а другую надеть. Они совершенно одинаковые, длиной до лодыжек и с глухим воротничком. Сделаны из мягкого хлопка с начесом. Обе лимонно-желтые — этот цвет напоминает мне яркие леденцы; они не были частью моего детства, но все же это отрадный образ. Когда я была маленькой, мамочка порой угощала меня, кидая мне в рот фаршированные красным перцем оливки, а иногда — маслянистые анчоусы из красно-желтой железной банки в форме гроба. Она всегда подчеркивала, что рецепторы изысканного человека жаждут пряных и соленых вкусов, а дешевые сладости созданы на погибель беднякам (и их зубам). У мамочки всегда были очень острые, очень белые зубы.

Из сладостей она признавала только настоящие бельгийские трюфели («Нойхаус» — единственно верное название; а всякие отвратительные шоколадные ракушки покупали только туристы) да пухлые финики с базаров Туниса: и то и другое было довольно непросто найти в местном супермаркете. Одно время, незадолго до… того инцидента… она делала покупки только в роскошном «Фортнум’з». Как подсказывает мне память, тогда же она переписывалась с парижским магазином деликатесов по поводу некоторых кулинарных недостатков их вишневого конфитюра. Помню, на письмах были красивые красные марки: Liberté, Egalité, Fraternité [5] В переводе с французского «свобода, равенство, братство». . Не совсем кредо моей мамочки.

Я сложила подушку пополам, села и подложила ее под спину. Сон все не шел, и мне требовалось успокоительное. Я сунула руку в проем между матрацем и стеной и нащупала старую верную подругу, края которой обтрепались и затерлись от долгих лет использования. «Джейн Эйр». Я могла открыть любую страницу этого романа и тут же понять, где оказалась, могла предугадать каждое последующее предложение, не подглядывая. Это был видавший виды томик издательства «Пенгвин», обложку украшал портрет мисс Бронте. Экслибрис на внутренней стороне обложки гласил: Воскресная школа приходской церкви Святого Евстахия, подарок Элеанор Олифант за отличную посещаемость, 1998 год. Я получила в высшей степени экуменическое воспитание; моими опекунами были пресвитериане, англиканцы, католики, методисты и квакеры, плюс несколько индивидуумов, которые не узнали бы Бога, даже если бы он ткнул в них своим грозным микеланджеловским перстом. Я весьма неохотно поддавалась любым попыткам приобщить меня к религии. Но воскресные школы и их аналоги хотя бы позволяли на время сбежать из дома, где мне в тот момент приходилось жить. К тому же порой в школах кормили сэндвичами, а время от времени, правда, куда реже, можно было найти сносных собеседников.