Яра Рибникар - Ян Непомуцкий

Гамбург, место рождения Брамса, друга Антонина Дворжака, неисчерпаемое богатство музыкальной фантазии которого нашло отзвук во многих произведениях Брамса. Лаба, река моего детства. Зал огромный. Успех средний.

Из Гамбурга снова едем во Францию. В Дижоне Урбан отменил концерт. Не было настроения играть. Первый раз он поступил так в Триесте. Тогда мы, как нерадивые школьники, удрали в горы и просидели в лесу целый день. В Дижоне он закрылся в комнате и не выходил двадцать четыре часа. Марсель. В зале было недостаточно тепло. Урбан протестовал, утверждая, что у него мерзнут руки, что он не может играть. Сотрудник марсельского концертного агентства обрушил на нас лавину слов. Но Урбан был неумолим. Мы тайком выбрались из концертного помещения через двор, чтобы нас не приметил кто-нибудь из публики. Но сотрудник агентства был в ярости. Он подал на Урбана в суд, и от каждого концерта на Ривьере на основании судебного решения из гонорара Урбана отчисляли определенную сумму до тех пор, пока концертному агентству в Марселе не был возмещен понесенный ущерб.

Англия. Испания. Но об этом, если будут силы и время, в другой раз. Думаю когда-нибудь записать все эти свои путевые впечатления.

На концерте в Севилье во время паузы Урбан шепнул мне:

— Обратите внимание на человека в первом ряду, третий слева. Ему все не нравится. Наверняка скрипач.

Из Испании мы перебрались в Португалию на местном неудобном поезде. У Доминика был первый приступ скупости. Еще недавно мы ездили по Италии, возя за собой половину семьи. «Цирк едет», — говорил Урбан.

Венгрия. В Будапеште Доминика любили. Благодаря Лидии считали своим человеком. Урбан отказался от всех торжественных ужинов, даже не посетил известного венгерского врача, бесплатно лечившего всю его семью в Опатии. Доктор был глубоко оскорблен. Я убеждал его, что Урбан переутомлен.

— Он забыл, — сказал тот, — что Будапешту он обязан своей первой серьезной победой мирового класса.

Балканы. Греция. Египет. Критика сдержанная. Урбан не читает ее. Турция. Тель-Авив.

Когда я вспоминаю Италию, перед моими глазами встают Помпея, заснеженная Этна, а затем страшно заманчивый Рим; когда же я думаю о Египте, я вижу пирамиды и музеи и так далее и тому подобное, слишком много впечатлений накладывается на мои воспоминания о Доминике. Похоже, он не был для меня столь уж важным. Необычайно ловко он превратил меня в личного секретаря. Импресарио с нами ездить перестал. Мне же надлежало производить расчеты после концертов. Я ненавидел это занятие. Но стоило ему сказать: «Не будете ли вы столь любезны…» — как я на все соглашался. Урбан экономил на всем. Продал виллу в Опатии. Раздумывал о приобретении фермы в Чехии, которая могла бы покрыть часть семейных расходов. Покупка не состоялась. Все свелось к пустым мечтаниям.

Программа турне включала поездку в Россию. Я напомнил Доминику нашу первоначальную договоренность о том, что мне предоставляется право выступать с самостоятельными номерами, мне, мол, стыдно появляться в России только в качестве аккомпаниатора. Он разволновался. Попросил дать ему время подумать. Спустя несколько дней Доминик предложил мне оплаченный отпуск на время его гастролей в России. Шнудерл предложил поездку его прежнему пианисту. Тот охотно согласился. Я проводил их на вокзал. Долго смотрел вслед поезду.

Когда через два месяца они вернулись, я попросил Доминика не оплачивать мне дорогих отелей, а выдавать деньги наличными, чтобы я сам мог решать, где останавливаться. Так у меня будет больше денег, необходимых для содержания семьи. Я полагал, что он увеличит мне жалованье, так как ему было удобнее иметь меня всегда под рукой в том же отеле. Он замолчал, изумленно уставился на меня, но в конце концов кивнул головой:

— Как хотите.

С этого времени я жил в отелях второго и третьего разряда, он же всегда в самых фешенебельных. Точно так же по собственной инициативе я ездил на короткие расстояния во втором классе, а он в первом. Я сам предложил ему этот вариант в минуту его очередного приступа скупости; меня тоже иногда охватывал ужас от его расходов. На мое предложение, чтобы я и все остальные ездили вторым классом, а он — первым, он немедленно согласился. Потом я пожалел. Порой мне было это не очень приятно, но он ни разу не пригласил меня ехать вместе с ним в первом классе. Впрочем, увидев, как знаменитый Чешский квартет возвращался из Ниццы в вагоне третьего класса, я решил, что мне еще не так плохо.

Но вопрос России не был снят с повестки дня. Спустя шесть месяцев Доминик снова получил приглашение посетить Советский Союз.

— Поедете со мной? Вы должны понять, что на этот раз я не могу предоставить вам отпуск на прежних условиях.

— Поеду, — сказал я.

Думаю, что это было началом конца нашего сотрудничества.

В поезде я разговаривал с проводниками, собиравшимися, по русскому обычаю, пить чай.

На площади в Полтаве, как и во многих других городах, стоял памятник царю Александру II. Бронзовый, элегантный господин в рединготе потерял голову в годы революции, кто-то срезал ее и в революционном порыве водрузил на ее место кудрявую голову Карла Маркса.

Гостиницы были простые, но сносные. Питание — как где. В Таганроге я наслаждался свежей икрой. Никогда в жизни столько не ел ее! В Армавире не оказалось рояля. Получили плохонькое пианино.

Люди меня часто спрашивали, что о них говорят за границей. Я рассказывал им о той лжи, которая распространялась в то время, и о своих попытках хоть как-то опровергнуть ее. В свою очередь я спросил одного партийного работника, как отнеслось население Кавказа к декрету о национализации земли.

— А как они могут отнестись? — ответил он. — Мы говорим: земля твоя, если ты ее обрабатываешь, а не хочешь работать, нет тебе земли!

Повсюду на железнодорожных станциях стайки беспризорных детей.

Через Каспийское море мы добрались до Средней Азии. Море — неприветливое, хмурое. Под ним — нефтяные богатства. На берег мы вышли в темноте, сели в неосвещенный поезд и через пустыню поехали в Ашхабад. Гостиница примитивная, умывальники только в коридоре, но концертный зал битком набит!

Когда на следующий день мы поехали дальше, я увидел, куда нас занесло. Пустыня, но не мертвая. Тут и там корявые, жилистые растения противостояли песку. А в них ползали сотни черепах. Я не мог себе представить, что в одном месте может быть такое скопление черепах. И так до самой Бухары. Самарканд. Ташкент. Последний пункт нашего турне.

Никогда в жизни я не ел такой вкусной копченой рыбы, ее, еще теплую, местные жители продавали на станции в Аральске, когда мы возвращались в Москву.

А потом опять Париж, Французская Ривьера, Лурд, Авиньон. Через Дрезден и Грац мы впервые спустились в Югославию. Любляна. Осиек. Там я встретил мою подругу детских лет, оказавшуюся замужем за югославом, аптекарем. Обаятельная госпожа Попович упрекала Урбана за то, что тот выходит раскланиваться и благодарить за аплодисменты один, без меня.