Яра Рибникар - Ян Непомуцкий

— Вы этого хотите? — повернулся Доминик ко мне.

Я ничего не ответил, и все осталось по-старому.

Белград. Теперь мне известно, что многие белградцы тогда заметили и запомнили меня. Концерт состоялся в «Луксоре». Большой концертный рояль туда невозможно было втащить, и пришлось довольствоваться обычным. Мы играли также в актовом зале факультета естественных наук. Других помещений для концертов тогда еще не было. Затем Опатия. Порядок гастролей стал сумбурным. Географическая последовательность была нарушена. Кельн. Загреб. Париж. Данциг.

Рига. Я страшно боялся встречи с родственниками Жени, холодел при мысли, что они придут ко мне после концерта. Вечерами я убегал из отеля, бродил по улицам, опасливо, озираясь, чтобы случайно на них не наткнуться.

Мой прежний приятель Рознер, работавший в тамошней средней музыкальной школе, встретился со мной холодно. Уезжая из Саратова, я не предложил его в качестве своего заместителя, хотя лучшего ректора трудно было найти. Превосходный музыкальный теоретик, образованный и в высшей степени творческий человек, Рознер, вероятно, выполнял бы обязанности ректора лучше, чем Жицын. Но Рознер увлекался женщинами, был игроком и богемой. Я любил его. Это был самый симпатичный человек из всех, с кем я работал в Саратовской консерватории. Мы были друзья. После смерти Михала, видя мое одиночество, он еще больше сблизился со мной. А я его предал в угоду болтунам, сплетникам, завистникам с мелкой душонкой, которым не удавалось сделать из Рознера образцового профессора. Я не помог ему, когда он более всего в этом нуждался. Для него это был единственный шанс. После долгих скитаний он наконец осел в Риге в средней школе. Его возможности были гораздо больше.

Измены, измены. Проявляя внимание к средним, оскорблял незаурядных.

Не забуду еще один неприятный случай, происшедший в Таллине вскоре после встречи с Рознером. Нас пригласили на традиционный ужин после концерта. Все время пребывания в Таллине и вообще Прибалтике я находился в состоянии трагического оцепенения. Близость России волновала. От Доминика я старался научиться равнодушию к людям. Он ни в ком не нуждался. Ни одного верного друга у него не было. Льстецов терпел, но держался с ними независимо.

Балтика разбередила мне душу, за напускной невозмутимостью наблюдателя крылись мучительные воспоминания. Михал, Гельсингфорс, Скандинавия, мои попытки соединиться с Ларисой, отъезд из России — этой обетованной земли вопреки всем пережитым там трудностям, это был мой мир… И снова измена: после концерта ко мне подошла Надя. Приехала из Хельсинки повидаться со мной. Она, Михал и я поклялись при лунном свете перед Надиным домом на вечную дружбу. Мы обменялись цепочками, надрезали кожу на руках и смешали кровь девочки и нас, двух мальчишек. «Да вы же дети!» — сказал ее отец Ситт, когда мы приехали в Гельсингфорс.

Надя стояла передо мной раскрасневшаяся, возбужденная. Я обнял и поцеловал ее. Тут же сказал, что должен идти на ужин.

— Ничего, — сказала она, — а потом?

— Потом мы уезжаем, — ответил я. Несколько минут мы поговорили о ее близких.

— Пора идти! — крикнул мне Доминик, я встал, поцеловал ее и ушел.

Я сидел на торжественном ужине в самом большом отеле, и весь вечер меня мучили угрызения совести. Так обмануть и себя и ее! Надо было все послать к черту, пойти с Надей, открыть ей душу. Мы бы вместе оплакали Михала.

Эта встреча, так же как и встреча с Рознером, оставила во мне не заживающую рану. Были и другие.

Мы плыли на маленьком пароходе по Балтийскому морю, пароходик глубоко вспахивал и легко преодолевал свинцовые волны. На его машине я заметил табличку: «Шкода 1885». Мой ровесник!

Хочу думать о Доминике, но вместо него перед моими глазами встают другие люди, города, пейзажи. Я с удовольствием погружаюсь в мир этого немого фильма, кадры его беспорядочно мелькают и переносят меня в Ташкент, Лиссабон, Ленинград, Белград, от моря до моря, из сверкающих ночей метрополий в сонные ночи, глухих провинциальных городишек, где после концерта негде даже поужинать. Кем-то давно уже было сказано, что из всего пережитого в конце концов в памяти человека остаются дороги. Не зря сказано. Человек — вечный скиталец.

В Англии я постоянно ждал появления на каком-нибудь из концертов моей англичанки. Наученный горьким опытом, я решил не отпускать Эдит, если она придет. Извинюсь перед Домиником, приглашу ее на ужин, проведу с ней как можно больше времени. Разве она не хотела выйти за меня замуж? Раз упомянула об этом как о желании отца, следовательно, и сама мечтала о том же. Как грустно терять друзей! Эдит не пришла, я включился в стремительный темп Доминика, отбросив прочь сентиментальные воспоминания, недостойные мировых светил.

Впервые в Лондоне я побывал в ателье звукозаписи. Записывались на граммофонную пластинку. Доминик остался недоволен качеством репродукции. Меня просили убедить его в высоком качестве записи. По сути дела, он был недоволен качеством звучания своей скрипки и едва заметными зияниями, которых обычно не замечал.

Из Лондона мы прямо поехали в Чехословакию. Там побывали в тринадцати городах. Это вдохнуло в нас свежие силы и бодрость. Провинция обожала Доминика!

С большим подъемом выступали мы после этого и в Швейцарии. Все шло прекрасно. Однажды ночью меня разбудил черный слуга:

— Господин профессор, вставайте, появилась Юнгфрау!

Я подошел к окну. За стеклом стояло огромное белое привидение, мимо медленно проплывали легкие облака, прозрачные и светящиеся. Не отрываясь, долго смотрел я на эту таинственную красавицу, редким туристам выпадает счастье увидеть ее, но тут цвет облаков изменился, они сгустились, и привидение исчезло. На следующий день мы увидели Финстераархорн.

Мне захотелось побывать на нем, но сказали, что в горах в эту пору случаются лавины и добираться туда на подвесной дороге опасно. Я вспомнил Тургенева: Финстераархорн раз в сто лет разговаривает с Юнгфрау. Их величественный диалог течет медленно, но вечно.

Италия.

— Скажите, а это настоящий Урбан? — спросил меня один музыкант из Сицилии.

Снова Чехословакия. В Клатовы в то время жила Женя с Куриловым. У нее родилась еще одна дочь. Я знал, что она туда переселилась. Мы изредка обменивались письмами. Я всегда радовался, если в каком-нибудь чужом городе меня ждала ее немногословная открытка.

В Клатовы я виделся с Женей в последний раз. Позже они уехали в Прикарпатскую Украину, присоединившуюся после второй мировой войны к Советскому Союзу. Но дело не в этом. Я мог и раньше съездить к ней, да и потом тоже. Однако к тому времени мы перестали писать друг другу.

Клатовы был последним городом нашего турне в том сезоне. Позднее оказалось, что здесь состоялся мой последний концерт с Домиником. Я понятия не имел, что меня ждет в ближайшем будущем. Доминик же обо всем договорился с импресарио еще в Лондоне.