Феликс Кандель - Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

А приметы уже нашептывали свое. В ту пору вышла погибель солнцу‚ помрачение на многие часы‚ птицы попадали в неведении – куда летать и зачем. Из озера вышла корова рогатая‚ кровью помочилась, назад ушла. Явился волк гол‚ без единой волосинки на нем‚ людей ел. Выловили из пруда мертвяка‚ взамен носа срам подпупный‚ а он хохотнул – и в воду. Церковь загорелась от молнии при чистом небе. Мука изгорчилась. Червь по огородам капусту поел. Снег лег на мерзлую землю‚ а в мае пришла талая вода и случилось потопление. Великие печали надлежали миру, всё затаилось до беды – до случая‚ а с бугра кто-то глядел равнодушно на ихнее обустройство‚ слюна стекала без остановки на замызганные лампасы...

4

...по вечерам‚ на закате дня‚ когда солнце укатывалось на покой и стихал неуемный ветер‚ когда розовели застенчивые облака и проклевывалась зябкая надежда на радость‚ удачу‚ на долгую‚ быть может‚ осмысленную жизнь‚ выходил на бугор старый‚ безобразный полководец, глядел‚ не моргая‚ на осажденный город.

Это была его особенность – глядеть‚ не моргая‚ как смотрят змеи‚ завораживая перед броском. Этим он пугал‚ подчинял себе и распластывал в покорности‚ вызывая страх‚ трепет‚ мерзкую дрожь в коленях‚ после которой подлые люди становились еще подлее и мостили дорогу телами‚ – сначала‚ конечно‚ чужими‚ а уж потом своими‚ – а честные и непримиримые‚ не стерпев унизительной дрожи‚ пускали себе пулю в лоб.

Полководец был стар до неприличия.

Стар‚ вял‚ пресыщен‚ груб‚ жесток‚ жаден и коварен‚ ядовит и гневлив‚ капризен‚ беспощаден и безобразен.

Никто не знал‚ сколько ему лет‚ как звать на самом деле‚ какого он роду-племени‚ откуда вышел и куда направляется: никто – даже тыловые крысы в сатиновых нарукавниках. Во всех расспросных листах он писал размашисто и поперек‚ старческими‚ заваливающимися в бессилии буквами: "Не ваше собачье дело".

Они жаловались на него в веках‚ страдали в кабинетах от обид-унижений‚ присылали повторные анкеты с невежливым напоминанием‚ и однажды полководец не вытерпел‚ поднял по тревоге войско‚ взял штурмом собственную столицу и передавил тыловых крыс по списку. Самого из всех настырного‚ самого из всех нахального – из обласканных лизунов – привязать велел к дулу пушки и выстрелил, сам поднес фитиль. Но был недоволен собою‚ дулся и бурчал до вечера: "Повторяешься‚ старик‚ повторяешься..."

Полководец брал города.

В княжествах и империях‚ в метрополиях и колониях‚ на островах и архипелагах. Укрепленные и беззащитные‚ с крепостными стенами и земляными валами‚ с надолбами, засеками и без них. Жители затворялись в городе‚ лили со стен горячую смолу и плескали кипяток‚ стреляли живым огнем, резались на вылазках ножами‚ проклинали и чародействовали‚ чтобы отвести напасть‚ но обреченным нет спасения.

Пожжёт и попленит.

Проснувшись поутру и хлебнув из кружки добрую порцию романеи‚ кизлярки‚ джина с тоником или горького дымчатого вина псинхитон‚ приправленного полынью‚ – смотря по тому‚ какой на дворе век‚ – он спрашивал у ординарца: "Что у нас на сегодня?" и приступал к делу. Это была его работа – брать города‚ и это у него получалось. Недаром на его гербе выписана рука‚ простертая на взятие‚ с девизом поверху: "Пожиратель пожирателей".

Всякий город был обречен и понимал это. Город защищался лишь для того‚ чтобы оттянуть час расправы‚ когда его отдадут на поток и разграбление. Можно‚ конечно‚ пойти на поклон с дарами‚ милости просить и замирения‚ но милость – она такова‚ что почище муки. Милость стоять на коленях. Поклоняться тупицам. Жить вполсилы и ежечасно отрекаться от естества.

Полководец не торопился со штурмом‚ оттягивая день победы‚ чтобы там‚ за могучими стенами‚ подъели запасы пищи и мужества‚ переспели в ожидании‚ и чтобы змейкой вползла обреченность: тряхни посильнее – и опадут. Они хорохорились поначалу: "Подступайте‚ ежели у вас по две головы!.." Молили в ночи‚ рыдая о погибели: "Батюшко милостивый! Владыка животов наших..." Делали бессмысленные вылазки‚ а он сминал в сшибке их полки‚ втаптывал обратно в ворота‚ но следом не шел: давал им доспеть. И они дозревали наконец, падали в подставленные его ладони в день бедствия и смятения.

Гремели проломные пушки. ушились стены от шума стрел. Солдаты жгли‚ пустошили‚ младенцев в реку метали‚ насиловали и одирали мертвых‚ ужасами неистовства устрашая. С визгом носились по булыжнику кусучие кони. Избы раскатывались по пепелищу дымными головнями. Кровь текла по улицам и через пороги домов, неподъемные камни волочила ручьями. Ручьи сливались в протоки‚ протоки – в реки‚ бурые реки впадали в моря‚ окрашивая у берегов‚ а от крика убиваемых волны восставали‚ корабли потрясались‚ якоря землю рыли. "Опять народы воюют"‚ – говаривали корабельщики и без оглядки уплывали за край моря‚ к островам прохлады и довольства‚ где сады с дубравами‚ цветов благоухание на утеху, доверчивых птиц множество. А полководец строгал со скуки липовую дощечку‚ пуская по ветру прозрачную‚ светлую стружку‚ обстругивая острым ножичком до полного пропадания‚ и принимался за следующую.

Сундуки с липовыми дощечками – единственное его имущество – возили следом в обозе‚ чтобы не переводились и в достаточном количестве были под рукой.

Случалось так‚ что жители разбегались по лесам до его появления‚ но пустые города он не брал – брезговал. Случалось и эдак‚ что занимал город нечаянно‚ с наскока-наезда‚ но не любил скороспешные победы: нечем потешить душу. И ждал с вожделением‚ долго и терпеливо‚ разгромив очередной город‚ пока он снова оправится и потучнеет‚ напитается добром и населением‚ насытится и возрадуется‚ чтобы осадить заново, в пламени вознести к небу.

Прикатывали из столицы ответственные недоумки с уклончивыми глазками‚ объявляли со значением: "Ради общего блага надо брать не этот город". – "А какой?" – спрашивал без интереса. "Вон тот". – "Хорошо. Возьмем тот тоже". Они его не понимали‚ эти‚ однодневки‚ меряющие жизнь десятилетиями. Один он знал‚ что брать придется любой город: теперь или потом, что за дело? Мертвяков положат без счета – хоть тын городи, земля напитается кровью до подземных вод‚ поселяне обойдутся без удобрений на полях‚ ибо урожай будет хорош.

Полководец смотрел с бугра – непременно с бугра – на обреченный город‚ и глаз загорался похотливо на привычный и сладостный раздражитель. А если не проглядывало возле приметных высот‚ его неисчислимые воины сбрасывали верхние одежды‚ грудой кидали на землю – и вот‚ возвышение. Город менял очертания под немигающим взглядом‚ громоздился и опадал куполами и минаретами‚ перетекал с черепичных крыш на соломенные‚ с холма переплывал на холм‚ с равнины во впадину: может это копилась слеза в старческом глазу‚ причудливо размывая подробности‚ а может всякий очередной город вбирал в себя прежние города‚ им уже осажденные‚ взятые‚ разгромленные и униженные.