Лена Птица - Добро пожаловать в Москву, детка! [СИ]

— Прости, но больше из еды ничего нет, я не питаюсь дома.

— О, сыра достаточно. И я тебя понимаю. — искренно ответила девушка.

— Я тоже ничего не готовлю, когда живу одна. В холодильнике только кофе, яблоки и пара йогуртов. Обедаю бизнес-ланчами, на ужин фрукты или йогурт. А вру, могу сожрать сладкое что-нибудь, вообще без него не могу.

— Ну по тебе не заметно, что ты сладкоежка… Быстрый обмен веществ.

— Да, наверное. — Девушка задумалась над точностью формулировки Эдуарда. «Быстрый обмен веществ» — часто говорил ей косметолог, смотря на ее вновь сжимающийся гармошкой лоб и бороздку-морщину в межбровке. Диспорт или ботокс на Катьке держались не больше двух месяцев вместо обещанных полугода.

— А зачем тебе такая большая квартира, с таким количеством комнат? — задала Катька, правда, интересующий ее вопрос. — Ты живешь все-таки не один?

— Нет, один. У меня иногда останавливается дочь, когда прилетает на каникулы из Лондона… И очень часто мне просто необходимо побыть в норе… Думать… Решать с чем не удалось разобраться на работе.

Ну точно рак, подумала Катька, всегда придававшая весомое значение знакам зодиака. Эгоистичный, детальный, скрупулезно строящий свою карьеру и не подпускающий к себе ни на йоту того, кто этой карьере в жизнь мог хоть как-то помешать. Ищущий пару по себе, а лучше выше… Но любящий детей. Катькины и Веркины знакомые раки детей никогда не бросали, и даже после развода обеспечивали им и бывшим женам вполне безбедную жизнь.

— А почему расстались с женой? Она разве не была в тебя влюблена… Как все.

— Нет. — Эдуард понимающе улыбнулся в ответ на иронию Кати. — Мы с ней поженились рано, мне было двадцать три, а ей двадцать пять. Мы многое прошли и пережили, и у обоих столько скелетов в шкафу… И как я уже говорил масок… Я стал понимать, что живу не той жизнью какой хочу, говорю не те слова, совершаю не те поступки… Слишком много лжи… И с годами все это вылилось в огромный мыльный пузырь, который в конце концов лопнул.

— Странно… На тебя не похоже… Но вас, наверное, мирил секс? Поэтому еще так долго продержались.

Эдуард рассмеялся.

— Секс? Нет, ты что! Как раз наоборот! Секс был, по крайней мере для меня, решающим доводом расстаться… Я такое не выделывал с женой… Я даже не признавался ей в этом… В своих желаниях. Я понимал, что она это не примет. Ей обычного секса со мной было много, она буквально бегала от меня, называла насильником и фашистом.

— Да ладно?

— Да, причем с возрастом моя тяга к бдсм становилась все явственнее и крепла, я все больше хотел именно жесткого секса, хотел видеть покорность и подчинение в женщине. А она наоборот, к своим сорока стала независимой бизнес-леди, это очень тешило ее самолюбие, она этим гордилась… Кичилась, тем самым все больше отдаляясь от меня как женщина… Как самка.

— Да… Я понимаю… — задумалась о своем Катя.

Через полчаса Эдуард предложил заказать такси.

— Конечно. Ого, уже почти три! — девушка согласилась не подав виду, но внутри сжалась, будто ей на грудь кинули ежа. Нет, она знала, что Эдуард не оставит ее у себя, но всегда, когда мужчина предлагал вызвать такси, резко и остро царапало по самолюбию.

Такси подъехало, и Катька стала обуваться. Эдуард, облачившись в шелковый халат, похожий расцветкой на кимоно, подал пальто, затем взял катькину сумочку и что-то туда быстро сунул.

— Я тебе положил на такси.

— А, хорошо, спасибо.

И только расплачиваясь с таксистом, девушка разглядела красную пятитысячную купюру.

Вера стояла у ворот ГИТИСа и украдкой курила. Сжимая тетрадки и распечатки с текстами в руках, девушка не решалась войти даже во двор, который был уже вовсю полон пестрой, смеющейся, говорливой ребятней. А Вере в августе исполнилось тридцать. Девушка решила поступать в ГИТИС на актерский факультет, решила это втайне от всех и если поступит, то тоже никому ничего не скажет, будет работать в ночь медсестрой, а днем учиться. Практически все лето Вера готовилась, подбирала басни, стихи, прозу, учила русский язык, зубрила тексты, просматривала фильмы с «корифеями» советской актерской школы, как и характерно сильным львам, работы не боялась и подошла к поступлению очень ответственно. Всю неделю перед экзаменами ей снились герои до оскомины заученных произведений: Тришка со своим кафтаном из басни Крылова, Лев Николаевич Толстой почему-то танцующий на балу с Наташей Ростовой, самоубийство Есенина, и в голове постоянно кружился отрывок Есенина:

И в этот момент Вера вспоминала сына Андрюшку, который остался с мамой в Астрахани. Девушка докурила, резко бросила окурок на тротуар и уверенно пошла прочь. Вера ушла как лев, как сильный и гордый лев, который не терпит поражений. Вера не стала сражаться в бою, где ее победа была сомнительной, спорной. Она уступила свою саванну более молодым и сильным, более уверенным и наглым, потому что поражение для льва было страшнее, оно бы его убило.

Пройдет время, и Катька скажет ей, что она струсила, струсила перед самым последним моментом, когда оставался всего лишь шаг к ее заветной мечте, к тому, чем она жила и дышала последние двадцать лет.

— Ты же знаешь, что судьба подобного не прощает, Вера! Поэтому ты и не замужем до сих пор! Ни денег, ни мужика, ни детей… Ты же еще хочешь детей! И что так и будешь работать операционной сестрой? Вера?! Ведь это мелко для тебя! Ты же большая рыба! — жестоко резюмировала подруга, когда Вере исполнилось уже тридцать девять.

— А у тебя можно подумать все есть … — буркнула подруга.

— У меня нет. Потому что тоже не на своем пути. Но я иду, Вер, я не сдаюсь, я верю…

— А я нет. Кать, мне сорок, мне ебаные сорок лет. Жизнь позади. Нет сил, нет уверенности, нет веры, нет желания. — Верка отвернулась и украдкой коснулась уголка глаза.

«Она плачет что ли? — испугалась Катька неожиданной реакции подруги. — Вера плачет?!»

То, что огромная и в высоту, и в ширину сумка была на колесиках, Катьку совершенно не спасало. Сумка была китайская, уже рвалась кое-где, а колесики прокручивались. Девушку заносило из стороны в сторону, пару раз она даже чуть не упала, так как за ночь подморозило, и дорога была очень скользкой. Помимо тяжеленной сумки с продуктами Катька тащила еще одну поменьше, и добавочным бонусом, перекинутым через плечо, болталась женская сумочка с косметикой и документами. Идти оставалось еще минут десять, девушка мерила каждый метр, все чаще останавливаясь, чтобы передохнуть. Катька разжимала и сжимала заиндевевшие от тяжести ноши ладони и тихо плакала, плакала украдкой, чтобы никто из прохожих не увидел. «Ничего, не сахарная» — всплывала в голове фраза отца, когда родители сажали ее в автобус, с большим трудом засовывая сумки в багажное отделение. «Вот, всегда так… Не сахарная… Не сахарная…» — таща сумки и смахивая слезы думала Катька. Слова эти настолько проникли в сознание девушки и всосались в каждую клеточку вместе с кровью, что при любой непростой ситуации девушка твердила себе: «Ничего не сахарная!» и бралась за дело.