Яков Липкович - Три повести о любви

«А знаешь, здесь не так уж и плохо», — вдруг сказала Светлана, окинув взглядом небольшой уютный зал.

«Иными словами, хорошо?» — Ипатов положил руку на спинку ее стула.

«Я сказала: не так уж и плохо», — упорствовала она.

«Конечно, куда ему до ресторанов Стокгольма и Копенгагена!» — улыбнулся Ипатов.

«Там тоже рестораны разные, — возразила она. — Даже есть такие, куда не принято ходить».

«Среди кого — не принято?» — спросил он.

«В обществе, конечно!» — она словно удивилась заданному вопросу.

«В каком обществе?» — не понял он.

«Я имею в виду, — слегка смутившись, сказала Светлана, — тот круг людей, в котором вынуждены вращаться дипломаты и члены их семей».

«А, бомонд! — весело уточнил Ипатов. — Высший свет! Барон Меланж, графиня Корнфлекс!»

«Не смешно, — мгновенно отреагировала она. — Кстати, на дипломатических приемах, кроме официальных лиц, бывают известные писатели, артисты, ученые…»

«Энто и нам известно!» — заметил Ипатов.

«Любопытно, откуда?» — серые глаза Светланы глядели внимательно и чуть насмешливо.

«Да все оттуда же! — вздохнул он. — Из газет!»

(Да, они с ребятами, шатаясь по танцплощадкам и кабакам только что освобожденных Берлина, Праги, Вены, не очень-то привередничали. Благо, что встречали их всюду как дорогих гостей, как победителей ненавистного фашизма. Вилькоммен! Будьте витани! Витамы!).

Вынырнувший из-за угла официант поставил перед ними графинчик с коньяком и бутылку «Мукузани», протер салфеткой бокалы, смахнул с белоснежной скатерти невидимые пылинки. Его ласковый взгляд по-прежнему никому не отдавал предпочтения.

«Немного терпения, дорогие гости!» — сказал он и удалился под крепнущий с каждой новой строкою голос певца, одетого, как и все оркестранты, в темную черкеску:

Неожиданно к их столику прибило парня с недоброй ухмылкой на широком помятом лице. Он смотрел на Ипатова каким-то наглым дразнящим взглядом.

«Места свободные?» — кивнул он на незанятые кресла.

Ипатов молча показал на все еще стоящую в середине стола табличку: «Занято».

«Ну, я займу всего одно местечко, — глумливо произнес парень и сел рядом с Ипатовым. После короткой паузы он сказал: — Где-то я тебя видел?»

Лицо парня было совершенно незнакомо.

«Вряд ли, — хмуро ответил Ипатов и, склонившись к угреватому уху нового соседа, тихо сказал: — Слушай, друг, ты не мог бы пересесть за другой столик?»

Тот ответил пренебрежительным взглядом.

На них с любопытством поглядывала Светлана.

«Твоя девочка?» — шепотом справился парень.

Ипатов изо всех сил сдавил ему плечо и сказал в самое ухо:

«А ну выметайся отсюда!»

Парень резким движением сбросил его руку. Под столом что-то щелкнуло — сверкнуло лезвие ножа.

«Знаешь, сколько сантиметров?» — вполголоса спросил парень.

«Сколько?» — холодея и в то же время, как это с ним всегда бывало в минуты опасности, обретая спокойствие, проговорил Ипатов.

«Тринадцать с половиной», — сообщил парень.

«Дай ухо сюда!» — в свою очередь шепнул Ипатов.

Парень с подчеркнутой готовностью придвинулся вплотную.

«А знаешь, сколько патронов в моем «вальтере»?» — для убедительности Ипатов потянулся к заднему карману, где по-прежнему оттопыривалась пачка денег.

Парень опасливо отодвинулся:

«Сколько?»

«Четыре, — сказал наобум Ипатов. — Три в обойме, один в патроннике. Думаешь, недостаточно?»

Некоторое время они в упор смотрели друг другу в глаза. Первым не выдержал взгляда парень. Он снова щелкнул под столом ножом, спрятал его в карман. Потом встал и произнес с угрозой:

«Ну, ладно. До скорой встречи, артиллерист!» («Почему артиллерист?»)

И все с той же гнусной ухмылкой на широком лице растворился в табачном дыму.

Ипатов растерянно смотрел на Светлану — до того неожиданными и неуместными показалось ему ее слова:

«Костя, ты не заметил, какие у этого типа шикарные ресницы?»

«Ресницы?» — только и произнес он.

«Ну да, длиннющие, пушистые, как у девчонки».

«Нет, не заметил», — ответил он, все еще находясь под тягостным впечатлением от стычки с бандюгой.

«Костя, это не секрет, — все так же несерьезно допытывалась Светлана, — о чем вы так долго шипели друг другу на ухо?» (Конечно же, она ничего не разобрала: мало того, что они с парнем говорили вполголоса, кругом еще такой грохот!)

«Да так, не очень умный мужской разговор», — Ипатов улыбнулся, но улыбка получилась, как он почувствовал, вымученной…

Снова появился официант. Большой поднос весь был уставлен едой. «Хватит ли расплатиться?» — со страхом подумал Ипатов. И в самом деле, чего тут только не было: и черная икра, и шпроты, и салат из крабов, и шашлыки, и еще что-то из кавказской кухни.

Волосатые руки священнодействовали.

«От такого шашлыка, — расставляя кушанья, приговаривал официант, — сам товарищ Сталин не отказался бы!»

«А это мы сейчас проверим, — проговорил Ипатов и вдруг внутренне замер, неожиданно обнаружив двусмысленность сказанного. Торопливо поправился: — Сейчас проверим, какие у вас шашлыки!»

«Проверяй, дорогой, проверяй!» — отозвался официант. На его симпатичном румяном лице мирно, может быть, даже чуточку подозрительно-мирно уживались простодушие и хитрость.

Наполнив бокалы темно-красным «Мукузани» и напомнив, что шашлык надо есть, пока не остыл, официант как бы нехотя перешел к другим своим столикам — принимать заказы, получать деньги.

«Ну так что же? Выпьем и снова нальем?» — Ипатов поднял бокал.

Светлана посмотрела ему в глаза. Ее взгляд притягивал и в то же время, мгновенно остывая, удерживал на расстоянии.

Они чокнулись. Ипатов выпил залпом и сразу принялся за шашлык. Светлана же слегка пригубила рюмку.

«Не нравится?» — обеспокоенно спросил он.

«Нет, почему, вино как вино».

«Может быть, коньяку?»

Светлана покачала головой…

Шашлык и впрямь был на высоте: душистый, сочный, нежный, прямо таял во рту.

«Давно не ел такой вкуснятины. Нет, правда, язык проглотишь!» — смущенно оправдывался Ипатов.

Иногда он спохватывался и спрашивал Светлану:

«А ты почему не ешь?»

«Не хочется, — отвечала она так, словно сидела не в ресторане, а дома. — Честное слово, не хочется».

По-видимому, она и не собиралась есть: вся еда стояла возле нее нетронутой.

И опять, как тогда, на дне рождения, Ипатов с презрением к себе подумал о своих родителях и бабушке, которые не смеют и мечтать о таких деликатесах. Самое большое, что они могут позволить себе, это купить на праздники двести граммов колбасы и столько же сыра («Пожалуйста, только не самый край… Если вас не затруднит, нарежьте потоньше…»). Они бы ни за что не поверили, что кто-то может вот так легко и невозмутимо пренебрегать икрой и шпротами.