Яков Липкович - Три повести о любви

«Что ж, присядем!» — ответила Светлана.

Ипатов быстро смахнул варежками пыль, и они уселись в тесном узком проеме.

«Так я слушаю!» — напомнила она.

«Пожалуйста! Через две с половиной минуты «кадиллак» обогнул скверик напротив гостиницы и, набирая скорость, свернул на проспект Майорова. Все расстояние от Горисполкома до Садовой он проделал за две минуты двадцать пять секунд».

«Чудеса в решете! — воскликнула Светлана. — Откуда ты все это знаешь?»

«Так и быть — скажу. — Он наклонился к ее уху и вдохнул чистый, нежный запах каких-то очень тонких духов. — Я лежал в вашем багажнике!»

«Нет, правда?» — она, кажется, и в самом деле поверила.

«Я спрятался туда, пока вы вчетвером обмывали мое отсутствие».

«Ну и как там?» — Светлана снова перешла на шутливый тон.

«Честно говоря, немного тесновато!»

«Да, с тобой надо держать ухо востро!» — заметила она.

«Разве это так плохо, что я всю дорогу находился у тебя под рукой?»

Светлана бросила на него острый взгляд и начала припоминать:

«Погоди, погоди, как же так: быть в багажнике и в то же время разгуливать по нашему двору?»

«Проще пареной репы, — нашелся Ипатов. — Когда вы сбавили на повороте скорость, я выскочил из багажника и первым прибежал сюда».

«И, зная, что я в машине, принялся зачем-то искать мои окна?.. Заврался, дорогуша!» — и она дотронулась до его колена.

Он неожиданно для себя схватил ее руку и стал осыпать всю поцелуями.

«Все! Хватит!» — и ее тонкая ладошка выскользнула у него из-под губ.

«Еще немножко?» — жалобно попросил он.

«Хорошего понемножку», — ответила она.

Он вдруг, набравшись отчаянной решимости, обнял Светлану за плечи, и она тут же с ошеломляющей его простотой прильнула к нему. Их губы встретились в долгом и умелом поцелуе. У него то и дело перехватывало дыхание, сердце готово было выпрыгнуть из груди. «Господи, неужели это она, а это я?» — все еще не веря в происходящее, думал Ипатов. Трясущейся рукой он расстегнул ее шубку и стал целовать тонкую и прямую шею. Он чувствовал, что Светлана обмякает под его жадными поцелуями. Когда они оба вконец обессилели, он сполз на пол и положил ей голову на колени.

«Господи, если бы ты только знала, как я тебя люблю!» — простонал он.

Она осторожно просеивала сквозь свои длинные и ласковые пальцы его подстриженные в лучшей парикмахерской мягкие волосы.

«Слушай, а где твоя шапка?»

«Не знаю, где-нибудь здесь», — ответил он, не поднимая головы.

«На полу грязно. Подними ее», — продолжала она.

«Пусть!» — ответил он.

«Все! — сказала она, просовывая обе руки между его щекой и своими коленями. — Вставай… Раз!.. Два!.. Три!..»

Он нежился в ее ладонях и не трогался с места.

«Скажи, у тебя уже кто-то был?»

«Да», — признался он.

«Вот ты какой!» — протянула она.

«Мы служили в одной части, и она погибла перед самым концом войны».

«Ты ее очень любил?»

«Нет. Просто мы считали, что нам совсем мало осталось жить. С ней так и случилось», — Ипатов поднял шапку-ушанку и сел на подоконник.

«Дай мне свою руку!» — неожиданно сказала Светлана.

Она приблизила к глазам его широкую крепкую ладонь и промолвила:

«Нет, темно, ничего не видно!»

«Ты что, умеешь гадать?»

«Умею… умею… умею. — Она поворачивала его ладонь и так, и этак, пытаясь что-то разглядеть в тусклом ночном свете, проникающем со двора. — Нет, ни черташеньки не видно!»

«Как, как ты сказала?»

«Ни черташеньки!» — весело повторила она, нехотя отпуская его руку.

«Ни черташеньки! — произнес он, умиляясь. — До чего хорошо!»

«Ни черташеньки!» — вздохнув, еще раз сказала она.

«Дай тогда я тебе погадаю?» — попросил Ипатов.

«Да? На!» — Светлана поднесла свою тонкую, поразительно красивую ладошку, и он припал к ней долгим и благодарным поцелуем.

А потом где-то вверху хлопнула дверь, и они услышали, как кто-то стал медленно и осторожно спускаться.

«Это папа! — почти сразу узнала она. — Ну я пошла!»

И уже, шагнув к лестнице и обернувшись, шепнула:

«До завтра!»

До завтра, до завтра, до завтра…

— А… это ты! — радостно протянул он. И хотя его и девочку разделяли почти два этажа, он уловил в далеком внимательном взгляде не только обычное любопытство, но и движение доброй души. Малышку, видно, что-то тронуло в его последнем обращении: не жалобная ли интонация?

— А вы не пьяный? — неожиданно спросила она.

— Разве я похож на пьяного? — ответил он.

— Правда, не пьяный? — с надеждой переспросила она.

— Честное слово, нет! — сказал он. — Просто у меня очень болит сердце. Я не могу ни подняться, ни спуститься. Тебе не трудно позвать кого-нибудь из взрослых, папу или маму, все равно кого?

Девочка замялась с ответом.

— Ты что, одна дома?

Она настороженно молчала. (Ах ты, Фомушка неверный! Снова заподозрила в его словах какой-то тайный умысел!)

— Понимаешь, какая история, — продолжал Ипатов, — я по рассеянности не захватил с собой лекарств, от которых мне обычно становится легче. Может быть, они есть у вас?

— А вы правду говорите? — опять с недоверием спросила она.

— Неужели я похож на какого-нибудь жулика или бандита? — бросил на чашу весов свой последний козырь Ипатов.

— Нет, — подумав, ответила она.

— Ну вот и хорошо! Сбегай тогда к себе и посмотри, нет ли у вас этих лекарств… Запомни названия… валидол и нитроглицерин… валидол и нитроглицерин… Запомнила?

— Угу! — подтвердила она.

— Только, пожалуйста, побыстрее!

Она кивнула головой и скрылась из виду. Ипатов ясно слышал, как вслед за ней хлопнула дверь и щелкнул замок. Значит, до конца все-таки не доверяет…

Потянулись минуты — долгие и томительные, и Ипатова уже начало одолевать сомнение: а вдруг не выйдет? Вспомнит, о чем предупреждали родители, и будет до их прихода сидеть взаперти. Его бы Машка, возможно, так и поступила, а он бы за это ее только похвалил…

И вдруг на четвертом этаже снова щелкнул замок и, широко распахнувшись, стукнула о косяк дверь. Так и не закрыв ее, девочка пулей пробежала по невидимой площадке и теперь лихо отстукивала своей крепкой обувкой по невидимым ступенькам. «Славный, добрый, мужественный человечек!» — с благодарностью подумал Ипатов.

И вот она уже в пределах видимости на одном из завитков лестницы. Бросив на Ипатова, скорчившегося на перилах, короткий, серьезный, озабоченный взгляд, девочка, не задерживаясь на пятом этаже, застучала сапожками дальше. В руках она держала плоский деревянный ящичек. С этого момента Ипатов мог уже хорошо разглядеть ее. Ей было лет десять-одиннадцать. Тонкие косички с шикарными голубыми бантами прыгали туда-сюда по спине. Как и тогда, когда она выглянула с четвертого этажа, Ипатова поразило ее бледное, почти без кровинки лицо, впрочем такое же, как у его Машки. Словом, дети эпохи научно-технической революции — жертвы непосильных школьных программ, необременительной физры (так, кажется, называются у них занятия по физкультуре), многочасового сидения у телевизора и чрезмерного родительского честолюбия. Была бы больше на воздухе, ох как заиграли бы ее круглые щечки с ямочками.