Яков Липкович - Три повести о любви

Теперь Ипатова и девочку разделял какой-нибудь десяток ступеней. Она по-прежнему смотрела на него в упор дружески-озабоченным, деловым взглядом.

— Ну что, нашла? — спросил он.

— Валидола и глицерина нет, — на ходу сообщила она. — Но может быть, вам другие лекарства помогут?

— Ты спутала, дружок: не глицерин, а нитроглицерин! — с усилием улыбнулся Ипатов.

— Нитроглицерин? — повторила девочка, останавливаясь.

С трудом выдвинув из ящичка крышку, она принялась лихорадочно рыться в ворохе порошков и таблеток. Держать на руках и еще искать было очень неудобно, и Ипатов посоветовал ей:

— А ты поставь его на ступеньку!

Увидев, что он говорит серьезно, девочка тут же расположилась со своим ящичком на ступеньках.

— Читай названия вслух! — сказал Ипатов. — И все ненужное пока откладывай в сторону!

Большинство названий было для нее совершенно непонятно, слишком мудрено, и она читала их по складам, стараясь не перевирать и все-таки безбожно перевирая. Когда встречались одни латинские слова, она показывала Ипатову. В основном здесь были средства от простуды и кишечных заболеваний, то есть те лекарства, с которыми имеет дело все человечество, независимо от возраста и здоровья. Они дважды проверили все содержимое ящичка и не обнаружили ничего подходящего. Что ж, родители у нее, видно, люди молодые и в сердечных средствах пока не нуждаются.

— Что же будем делать? — спросил Ипатов.

— Не знаю, — печально ответила девочка, сидя на ступеньках.

— Как тебя звать?

— Наташа.

— Наташа, у вас дома есть телефон?

— Есть! — вскинула она голову, словно предчувствуя, что вопрос задан не случайно.

— Теперь нам не остается ничего, — продолжал Ипатов, — как вызвать «скорую помощь». Сходи и позвони по ноль три, попроси приехать, скажи, что сердечный приступ!

Смахнув со ступеньки все в ящичек, девочка поднялась и понеслась вниз по лестнице.

— Скажи: очень, очень плохо с сердцем! — крикнул вслед Ипатов.

— Скажу! — ответила она на бегу, бросив на него свой неизменно короткий, озабоченный, деловой взгляд.

Когда девочка была где-то на последних ступеньках перед своим этажом, Ипатов вдруг вспомнил о неработающем лифте.

— Наташа! — окликнул он ее.

— Что? — она подбежала к перилам и испуганно взглянула вверх.

— Проверь, плотно ли прикрыта дверца лифта?

Она в мгновение ока съехала на свою площадку. Через секунду до Ипатова долетел знакомый щелчок дверной ручки.

— Теперь плотно! — сообщила девочка, подходя к перилам.

— Спросят мою фамилию, — сказал Ипатов, — скажи: Ипатов! Константин Сергеевич!

Она кивнула своей белокурой головкой и убежала.

На этот раз ждать долго не пришлось. Она вернулась через несколько минут, размазывая по лицу слезы.

— Что случилось? — с предчувствием какого-то нового осложнения спросил Ипатов.

— Сперва… она сказала, — плача, рассказывала девочка, — что от детей… они… вызовы не принимают… Говорит… пусть… позвонит… кто-нибудь из взрослых… А когда я ей сказала… что одна дома… она сказала… чтобы я позвонила… на неотложку… А когда я позвонила и… сказала, что вы… не из нашего дома и… лежите на лестнице… там сказали, чтобы я… опять… позвонила… на «скорую помощь»…

— Не плачь, дружище! — крикнул Ипатов — Что-нибудь мы все-таки придумаем… Слушай! Ты им сказала, что у меня сердечный приступ?

— Ска-за-зала…

— А они что?

— А они сказали… что пить меньше надо…

— Ну хорошо! — сказал Ипатов. — Позови кого-нибудь из соседей!

— Сейчас! — мгновенно отозвалась она и побежала куда-то в глубь своей площадки…

Родители опять не спали: у них горел маленький свет. Лежали, дожидались его возвращения. Как только он заявился, отец тут же выключил свет. Ипатов на цыпочках прошел к себе. Прямо в верхней одежде, в сапогах повалился на кровать, одним духом взгромоздив ноги на спинку. Блаженная улыбка не сходила с его лица. Со стены на Ипатова с непонятным укором глядели апостолы Петр и Павел (эту репродукцию картины Эль Греко, отпечатанную в Мадриде, он привез из Германии — взял ее в доме какого-то гитлеровца, бежавшего на Запад. Еврейские лица обоих апостолов, по-видимому, не очень шокировали владельца особняка). Ах, вот почему укор! Ипатов перенес ноги на пол, снял промокшие сапоги.

За тонкой перегородкой скрипнула кровать, знакомо шаркнули старые комнатные туфли: мама все-таки не утерпела, решила, вероятно, пока он не спит, спросить, где был и что делал. Ему да не знать своих родителей. Так и есть: портьера шевельнулась, и в комнату заглянула мама. На бледном лице ее черные глаза казались огромными.

«Можно к тебе?»

«Что за вопрос? Давай!»

Смущаясь своей ветхой ночной рубашки и все время оправляя ее, мама зашла в комнату и присела на кровать.

«Ты чего не раздеваешься?» — спросила она.

«Сейчас разденусь!» — ответил он, прижимая ее руку к щеке и губам.

«Кто она?» — спросила мама.

«Самая красивая — раз, самая добрая — два, — загибал он распухшие от частых стирок мамины пальцы, — самая умная — три…» На руке оставалось еще два пальца, и Ипатов загнул их со словами:

«И тэ пэ, и тэ дэ».

«То, что она самая-самая, я не сомневаюсь, — ласково отозвалась мама. — Но мне хотелось бы знать о ней что-нибудь более определенное?»

«Зачем? Разве так уж существенно остальное?»

Мама улыбнулась:

«Она — забытый сон веков, в ней несвершенные надежды. Я шорох знал ее шагов и шелест чувствовал одежды… Так?»

«Так», — ответил Ипатов.

«И все же у этого самого-самого, — продолжала мама, — я почему-то думаю, есть имя… Оно, это самое-самое, где-то живет, учится, имеет родителей…»

«Мамуль, чьи это были стихи?» — попробовал перевести разговор на другое Ипатов.

«А… это Волошина!» (Стихов она помнила ничуть не меньше Вальки Дутова, может быть, даже больше. Устроить бы между ними поэтический турнир.)

«Так кто же она?» — Нет, заговорить маме зубы практически невозможно.

«Существо противоположного пола», — улыбнулся Ипатов.

«Да? — мама прямо-таки артистически спародировала удивление. — Это, знаешь, в немалой степени расширяет мое представление о предмете!»

«Ну зачем тебе ее анкетные данные? …Ну хорошо, — наконец сдался он. — Моему предмету девятнадцать лет, он учится на нашем курсе, зовут его Светлана, с родителями у него тоже полный порядок: папа почти адмирал, мама почти адмиральша. Так что у тебя есть шанс породниться с ними!»

«И как, очень серьезный шанс?» — в голосе мамы послышалась явная озабоченность.

«Не знаю, — пожал плечами Ипатов. — Если бы это зависело только от меня…».

«Вот как? — мама внимательно посмотрела на него. — Ты не очень уверен в ней?»

«Понимаешь, — Ипатов даже привстал, — она необыкновенно хороша! Такие, как она, рождаются раз в сто лет!»