Яков Липкович - Три повести о любви

«А мама точно — за?» — с недоверием спросил Ипатов, вспомнив холодные, оценивающие глаза Светланиной мамы.

«Ну, не скажу, чтобы она плясала от радости, — сказала Светлана, опустив голову на его руку, лежавшую на столе, — но и не рвала на себе волосы…»

«Ты ей сказала, что мы…»

«Нет. Но сказала, что это будет, и очень скоро. Вот так».

«А она?»

«А она вспомнила свою молодость. Как папа ухаживал за ней. Он был тогда рядовым военмором, хорошо танцевал «яблочко»…»

Ипатов поцеловал Светлану в близкую переносицу.

«Я чувствую, — порывисто начал он, — мы поладим с твоей мамой. Она молодчина. Думаешь, я забыл, как она трогательно опекала меня, когда Толя саданул мне в солнечное сплетение?»

«Мама сложный человек», — осторожно уточнила Светлана.

«То есть?» — насторожился Ипатов.

«У нее тоже бывают завихрения…»

«Какие?»

«Ну, это ты сам скоро узнаешь».

Ипатов помрачнел. Его нисколько не радовала перспектива познакомиться с завихрениями будущей тещи. С него хватало и одного тестя.

«Страшно стало?» — спросила Светлана, заметив пробежавшую по его лицу тень.

«Спрашиваешь…» — признался он.

«У нее не завихрения, а завихрюшечки, — попробовала успокоить она его. — Такие маленькие, маленькие…»

Ипатов фыркнул.

«Вот такие, — сблизила она указательные пальцы. — Хрюшечки, завихрюшечки…»

«Такие и у меня есть», — вздохнул Ипатов.

«А знаешь, — чуть смущенно сказала Светлана, — я маме сказала, что ты хочешь стать журналистом-международником».

«Ну и зря!»

«Почему зря?»

«А вдруг не стану?»

«Вот как? Уже сомнение?»

«Мало ли что, возьмут да и не переведут на отделение журналистики!»

«Почему?» — удивилась Светлана.

«Ну… ну, биография может не понравиться».

«А что там может в ней не понравиться? Родился, учился… воевал», — подчеркнула она интонацией слово «воевал».

«Кто знает», — неопределенно ответил он. Но сам-то Ипатов прекрасно знал, чего боялся. Правда, был порыв поделиться со Светланой, но в последний момент придержал язык: зачем пугать раньше времени? А опасался он, чтобы каким-нибудь образом не открылось, что его дедушка, несмотря на героическое прошлое — комиссарство в гражданскую, высокие посты в последующие двадцать лет, остаток жизни провел на Колыме, среди белых медведей. Были в анкете и другие огрехи: и по линии отца, и по линии матери. И по собственной линии. Вписал же он туда страны, в которых никогда не был и вряд ли когда-нибудь будет. Словом, есть к чему придраться, были бы только усердие и желание у проверяющих…

«Ты никому не скажешь?» — вдруг спросила Светлана.

«Нет», — настороженно пообещал он.

«У меня тоже не все в порядке с анкетой».

«У тебя?» — Ипатов даже раскрыл рот от удивления.

«Дядю Павла, папиного двоюродного брата, в тридцать первом раскулачили и сослали в Сибирь».

«Ты что, указываешь это в анкете?»

«Нет, конечно. Там спрашивается только о близких родственниках. А дяди, тети не считаются».

И тут Ипатов подумал, что нет, наверно, ни одного человека, у которого не было в биографии какого-либо изъяна. Хоть что-нибудь да есть. Примеров можно привести сколько угодно. Даже в их семье, где три человека сражались за Советскую власть. Ну, с дедушкой все ясно: без драки попал в большие забияки. Зато один из бабушкиных племянников воевал в белой армии, а другой до революции был близким другом Волина-Эйхенбаума, впоследствии правой руки батьки Махно. И так почти в каждой семье.

«Ну, у меня похлеще… — начал Ипатов, решив на откровенность ответить откровенностью. — Дедушка…» — и он понизил голос.

Но рассказать о жалкой судьбе дедушки (а заодно и двух других родственников, оказавшихся на свалке истории) Ипатов так и не успел. Брякнула дверь, и на пороге показался староста курса Тимофей Задонский, бывший фронтовой смершевец, парень с острым, худым лицом, на котором по привычке дежурили не знающие покоя, все замечающие глаза.

«Ипатов и Попова, почему не на лекции?» — строгим голосом спросил он.

«Не дай бог, если он что-то услышал, — подумал Ипатов. — Но я не успел рассказать о дедушке, а разговор со Светланой о ее раскулаченном дяде он мог слышать только стоя за дверью, подслушивая, что, впрочем, сомнительно. Хотя, чтобы понять, о чем идет речь, ему достаточно услышать одно-два неосторожно оброненных слова…»

То ли от начальственного тона, которым было сделано замечание, то ли оттого, что их застали вдвоем за душевным разговором, Светлана смутилась и покраснела.

«Тебе объяснение в письменной или устной форме представить?» — насмешливо спросил Ипатов.

Но Задонский не позволил себе снизойти до мелкой пикировки.

«Повторять не буду, — жестко сказал он. — После лекции устроим проверку. Список отсутствующих представим в деканат. А там пеняйте на себя!»

И ушел, хлопнув дверью.

«Ну что, пошли на лекцию?» — спросил Ипатов.

«Пошли. А то привяжутся еще», — рассудительно ответила Светлана…

Было пятнадцать минут седьмого, когда Ипатов сошел с трамвая (номер четырнадцатый, прицепной вагон) и неторопливо зашагал к Подьяческой. Он располагал еще уймой времени. Со Светланой он договорился, что придет в семь-полвосьмого, когда наверняка будет дома их главная защита и опора — ее мама. Так что в его распоряжении оставалось как минимум минут сорок — сорок пять. Конечно, можно было выехать на полчаса позже, но тогда он рисковал встретиться со своими родителями, которые бы мигом заметили, что он явно не в себе. Да и вообще он не любил выходить впритирку, а потом лететь как угорелый. Предпочитал всегда и везде на всякий случай иметь запас времени. Но сейчас времени было больше, чем надо…

Ипатов зашел в угловой винный магазин. Там было полно народу. Одни распивали вино тут же по углам, другие брали с собой. Стоял густой, неподвижный, спертый винный воздух. Ипатов встал в очередь. Много пить он не собирался. Каких-нибудь сто граммов для храбрости. Впереди стоял мужчина с физиономией, сплошь разукрашенной синяками и царапинами.

«Ну, чего уставился?» — мрачно спросил он Ипатова.

«Я не на вас смотрю, на продавщицу», — соврал тот.

Незнакомец скользнул по лицу Ипатова недоверчивым, мутным взглядом.

«А чего смотреть? Баба как баба. — И, понизив голос, добавил: — Каждому по двадцать граммов недоливает. — И другим, совсем доверительным голосом спросил: — Знаешь, кто меня разделал?»

«Кто?»

«Враги народа», — дыхнув винным перегаром, тихо, заговорщически сообщил он.

И тут кто-то громко произнес:

«Это у него асфальтная болезнь!»

Сосед Ипатова обернулся и сник: насмешничал высоченный демобилизованный матрос с широченными плечами.

«Пока до дому дополз, сто раз мордой об асфальт шмякался. Теперь у него на каждом шагу враги народа!»