Булат Ханов - Непостоянные величины [СИ]

«Думаешь, я ипохондрик, да?»

«Я этого не говорил».

«Говорил! Думаешь, что девочка херней страдает. Типа ей нечем привлечь внимание, вот она и прикидывается».

В апреле Роману приснилось, как он очутился дома у незнакомой девушки. Она пела кантри под гитару, и они болтали обо всем на свете. Без пререканий и недомолвок. Девушка, непосредственная и искренняя, не кокетничала и не поправляла разметанные по плечам волосы. Она словно не догадывалась, как она изящна и красива. Посередине беседы Роман вспомнил, что должен распечатать важный материал и направился искать копировальный центр. Неизвестный район с однообразными высотками и широкими автотрассами смутил Романа, и он заблудился, забыв до кучи адрес обаятельной незнакомки.

Наутро Роман, разочарованный сновидением, открыл свежее сообщение Киры:

«Зря ты не поверил. Я правда больна. Это лейкоз. У меня критический уровень тромбоцитов, за месяц я потеряла шесть килограммов. Я ем раз в сутки и задавлена усталостью. Если бы у меня было хоть немножко сил, я бы возмущалась тобой. Я бы ненавидела тебя.

Я была готова следовать за тобой, пусть ты и проявил слабость и повел себя робко (назовем это так) на моих глазах. Ты отвернулся от моей поддержки. И лишил меня своей. В момент, когда я не могла без нее.

Я истощена. Есть только один выход. Тот самый».

К сообщению крепились два файла: композиция Джона Денвера «Leaving On a Jet Plane» и фотография — распечатанный электронный билет на самолет. Рейс «Москва — Горно-Алтайск» на 20 апреля.

То есть Кира улетела вчера.

Ее телефон не ответил. Одногруппницы доложили, что Кира не посещает лекции неделю. Соседки по общежитию сказали, что она съехала с чемоданом, и велели больше их не беспокоить. Знакомый Романа с мехмата, дока в графических приложениях, подтвердил, что фотография не обработана в «Фотошопе». Вечером Кира мелькнула в онлайне и, проигнорировав десяток писем от Романа, удалила свою страницу.

То есть Кира улетела вчера. По-настоящему.

В те дни Роман выпивал по полбутылки самого дешевого виски и бредил идеями. Он то намеревался ехать в Йошкар-Олу к родителям Киры, не зная их имен и адреса, то намеревался рвануть за ней на Алтай и изучал карту, то планировал нанять частного детектива. Само собой, от каждого сценария за версту несло беспросветной авантюрой.

Вероятно, Кира наметила Горно-Алтайск как перевалочный пункт и могла запросто купить в нем билет на междугородний автобус в любом направлении, не предъявляя паспорта. И вообще, откуда у нее столько денег? Чаевые с ночных смен? На авиарейс она, положим, накопила. Где спать? Чем питаться? А горное оборудование? На середине рассуждений пьяный Роман подлавливал себя на мысли, что придерживается логики начинающего туриста, который стремится обезопасить любой шаг. Какой логикой руководствовалась Кира, Роман терялся в догадках.

Выпивка не заглушала саднящее чувство вины, и Роман изнывал от бессилия. Не смея поделиться с кем-нибудь своей историей, в которой выставил себя образцовым подонком, он вдобавок не решался оповестить горно-алтайскую полицию и обзвонить местные хостелы и гостиницы. Единственное, на что Роман сподобился, — это обращение в Интернет-приемную губернатора Алтайского края. Роман, снабдив письмо губернатору фотографией авиабилета, писал, что девушка, больная раком крови, не предупредила родителей и руководство МГУ о вылете и ей срочно нужна квалифицированная медпомощь.

На следующий день, возвращаясь из университета, Роман обнаружил в почтовом ящике конверт с посланием от Киры. Она отправила его аккурат перед вылетом.

«Извини, что не позволила довезти до аэропорта багаж и не поцеловала в лоб на прощание.

У меня не лейкоз. Максимум тромбоцитопения. Гематолог посмотрел результаты обследования и велел мне больше отдыхать и регулярно питаться.

Скучаю по тем временам, когда ты приносил мне фасоль и корейскую морковку. Это вдохновляло.

Деньги у меня есть, хоть и не королевские. Я здесь не навсегда. Полазаю по горам и по полям, погощу у друзей по переписке и двину в ЙО. Может, автостопом.

Забрала с собой твои письма. Почерк у тебя хороший. Я хотела тебя позлить, когда обозвала его дурацким. Наверное, зря ты рубанул сплеча. Думаю, мы бы пробились сквозь грязь и дым, что встали между нами. Кроме всего прочего, мы были друзьями.

Не волнуйся и не ищи меня. Я пытаюсь жить, и ты пытайся.

Желаю тебе счастья.

К.»

Трясущимися руками Роман отвинтил крышку «Паспорт Скотч» и отхлебнул из горла, проливая виски на рубашку. Голову будто стиснули здоровенными стальными щипцами.

Извини.

Не лейкоз.

Скучаю.

Не навсегда.

Зря.

Не ищи.

Счастья.

Шок не отступил до утра. Роман механически выключил будильник, механически вскипятил чайник и забросил в бокал два пакетика — с чабрецом и с малиной. Механически переоделся, обулся, отворил дверь.

— Здорово, Ромашка! — обрадовался Саня.

Он сразу же потушил окурок.

Роман сообразил, что не посмотрел в глазок перед выходом.

— Как жизнь молодая? Как Василиса?

Роман ошалело глядел на вора.

— Кинула тебя, что ль?

Роман молчал.

— Угадал. Значит, не любила тебя. Если б любила, то не бросила бы. Будь ты петушилой, и то бы не бросила.

Этажом выше, дрогнув, затормозил лифт. Двери со скрежетом разомкнулись. Последовал миг затишья, сменившийся твердыми шагами.

— Кто тебе поможет, Ромашка? — спросил Саня почти ласково. — Отец? Мать? Мать — это да. Это самый близкий человек в мире. Мать прощает. Кошек душить начнешь — простит. Людей резать — тоже. Обманешь ее — она поплачет и снова простит. Ближе матери никого нет.

Наверху раздались глухие удары в дверь. Наверное, обивка смягчила.

— Почему, думаешь, я тебя не наказываю? — продолжал Саня. — Ты передо мной уже столько раз провинился, а я тебя постоянно прощаю. Потому что я тебя люблю.

Серия настойчивых глухих ударов.

— Эх, люблю я тебя! Дури в тебе много, но сердце у тебя светлое, Ромашка. Этим ты мне и нравишься. Хлюзда, зато со светлым сердцем. Я ведь не просто так здесь. Я ведь помочь тебе должен. Жизнь тебя переломает, если Саня не вмешается. Если Саня не растолкует, что к чему…

Роман, как загипнотизированный, смотрел на соседа. Истрескавшиеся тонкие губы бывшего зэка сжимались и разжимались, мелькали неровные желтые зубы.

Наверху вновь послышались шаги. Звук приближался, и вскоре на шестом этаже очутился высокий моложавый брюнет. Искорки в глазах и распахнутая улыбка придавали его лицу ребяческое выражение. Брюнет был одет в серый кардиган, застегнутый на все пуговицы, в узкие голубые джинсы и обут в практичные кеды. Незнакомец остановился.

— Мир вам! — сказал он задорным голосом, пряча руки в карманах.