Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

Ролан Бурден удостаивал предлогов и слов сверх необходимого только “Все включено ультра”. Для людей вроде Изабель де Морбьё, желающих самим, при жизни, организовать свое последнее путешествие, этот “роллс-ройс” ритуальных договоров обычно был идеальным предложением. Полный комплект посмертных услуг под ключ, по высшему разряду, похоронные принадлежности на уровне своей заоблачной цены. Гроб из благородных пород дерева, изысканный шелк внутренней обивки, музыка и григорианское пение во время прощания в ритуальном зале, изготовление макета и печать 300 экземпляров приглашения на похороны на глянцевой бумаге плотностью 200 г/м², доставка огромного венка из свежих цветов, гравировка золотом на надгробной плите, предоставление двух подсвечников тонкой работы со свечами, выпускание голубей по выходе с кладбища, книга соболезнований с веленевыми страницами и обложкой из кожи ягненка и – вишенка на торте – полный набор услуг по консервации тела в исполнении опытного профессионала. Потому-то Изабель де Морбьё и потребовала встречи с танатопрактиком, которому будет поручена операция. Амбруаз обнаружил в усталом теле живой и быстрый ум. Перевалив за девяносто, пожилая дама утратила аристократическую осанку и перемещалась теперь лишь с помощью ходунков и даже инвалидного кресла, когда хотела выйти в парк, однако лицо ее сохранило поразительную свежесть, а пелена, которую время по скверной своей привычке норовит набросить на глаза древних стариков, еще не затушила блеска ее зрачков. Но самым удивительным в ней был голос, до странного чистый и ясный голос, каким-то невообразимым образом исходящий из этого хрупкого тела. Она не скрыла от Амбруаза, что удивлена его молодостью, призналась, что ожидала увидеть скорее одного из старых профессоров в велюровых штанах, а не мальчика с повадками студента-медика, чуть ли не подростка, нимало не похожего на опытного профессионала, прописанного в контракте. Насчет своей компетентности он ее успокоил, сказав, что “Бурден и Сын” возложили эту миссию на него, а не на кого-то другого, именно по причине его признанного мастерства, – и умолчав о том, что причина заключалась также (и главным образом) в том, что на момент звонка от продавца похоронных принадлежностей он единственный не был занят. Тем не менее Изабель де Морбьё с недоверием отнеслась к его способности как следует убрать ее тело, когда придет время. Она засыпала его вопросами с вполне очевидной целью испытать его профессионализм. В конце концов несколько утомленный Амбруаз выдал ей знаменитую формулировку мэтра Танато, которой тот обычно потчевал учеников со своего помоста: “Еще ни один клиент в жизни на меня не жаловался”. Вопреки его ожиданиям, старая дама расхохоталась. С этой минуты лед между ними был сломан, и дальнейшая беседа протекала самым дружеским образом. Изабель де Морбьё хотела, чтобы он относился к ней как художник к своей модели. “Мне хочется, чтобы вы выучили все мои морщины, пока я жива, – призналась она. – Чтобы вы пропитались мною теперь, и когда придет день, восстановили меня в лучшем виде”. Она показала, какой пользуется косметикой, как причесывается. Потом стала рассказывать про свою молодость, про свою женскую жизнь до той поры, как настала осень и ее плоть и чувства поблекли. Про своего рано умершего мужа, про дочь, которая приезжает к ней по воскресеньям и возит обедать в город, про внуков и даже правнуков, чьи рисунки покрывали ярким ковром целую стену в ее комнате. Через полтора часа (видимо, пришло время какой-то процедуры, подумал Амбруаз) она распрощалась с молодым человеком, взяв с него твердое обещание вернуться на следующий год, в этот же день и час, за отдельную плату. Она назначала встречу своему танатопрактику точно так же, как своему кардиологу, офтальмологу, дантисту или педикюрше. “Контрольный визит”, – игриво добавила она.

Вот так и повелось, что Амбруаз на каждый ее день рождения стал ровно в три часа дня входить в комнату “Орхидея”. Изабель де Морбьё ожидала его, утопая в кресле, с объемистой Библией на исхудалых коленях.

– Никогда не читала более увлекательного романа, – объяснила она, закрывая книгу. И добавила с восхищением в голосе: – Всё есть, сюжет, саспенс, интрига, тут тебе и фантастика, и злые, и добрые!

Амбруаз улыбнулся. Эта женщина походила на старое-старое сливовое дерево, которое, невзирая на потрескавшийся ствол и рассохшуюся кору, каждую весну рождается заново, а летом приносит лучшую в мире мирабель. Она осведомилась, как он поживает. Он в свою очередь спросил, как прошел последний год.

– Как долгая зима у камелька, – ответила она.

Ни тот ни другая больше не упоминали первоначальную причину его визита. Она лишь показывала Амбруазу очередную новую морщину или старческое пятно в правой части лба, обсуждала с ним, как лучше положить на это место тональный крем, чтобы скрыть неизгладимый след времени. Чаще всего она говорила о себе, а Амбруаз, весь обратившись в слух, внимал ей.

– Мне скучно, – однажды призналась она. – Знаете, скука может быть настоящей мукой. Угнездится тайком, а потом отравляет вам дни и ночи, словно тупая боль, не отпускающая ни на миг. Временами так достанет, прямо до слез, потом схлынет, приходит и уходит, но в итоге вам никуда от нее не деться, потому что скука в девяносто четыре года – совсем не то, что в двадцать лет. Теперь для нее приготовлено место, она просачивается между нашими воспоминаниями и сожалениями, заливает морщины. Настоящий потоп, и кончается он только с последним вздохом. Но понимаете, когда я знаю, что в нужный момент окажусь в добрых и красивых руках, смерть меня пугает гораздо меньше. Ладно, хватит обо мне, давайте лучше выпьем за вашу молодость и ваше будущее, молодой человек, – заключила она, кивая на маленький холодильник, мерно урчащий в углу.

Каждый год совершался один и тот же ритуал – с бутылкой “Клерет-де-Ди” и тарелкой пирожных “макарон”. Они чокнулись высокими бокалами и молча погрызли хрустящие кругляшки. Жизнь веселым птичьим щебетом проникала с улицы в приоткрытое окно. Когда он собрался уходить, Изабель де Морбьё чуть дольше обычного задержала его руку в своих костлявых пальцах.

– Я так счастлива, что это будете вы, Амбруаз.

– Что – я? – с любопытством спросил он.

– Что вы будете последним мужчиной, который увидит меня голой и займется моим телом.

В ее словах не было ничего скабрезного, одно только искреннее облегчение. И он в первый раз уловил в голосе старой женщины новые нотки. То был глуховатый голос уже уходящего человека.

– Молодожены, подъем! – весело воскликнула Манель, раздвигая тяжелые портьеры на окне и впуская в комнату луч света.