Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

Амбруаз в недоумении воззрился на шарик размером с абрикос, который женщина вложила ему в руку. Он понял, только когда ее сестра показала фото. Мужчина на нем был в клоунском гриме с головы до ног. Крохотная розовая шапочка, глаза и рот обведены белой краской, гигантский галстук-бабочка, пестрый костюм, необъятные желтые ботинки – и, конечно, красный нос, куда же без него. Тут обе заговорили одновременно. Стали рассказывать, как в детстве отец 25 декабря всегда приносил подарки в костюме не Деда Мороза, а Рыжего, несусветного Рыжего клоуна, смешившего их до слез. Как он и дальше каждое Рождество, следуя этой веселой традиции, выступал перед внуками и правнуками под восторженные вопли малышни, как год от года дорабатывал свое представление и как в итоге все семейство окрестило его папашей Рыжим. Амбруаз слушал, а они изливали ему душу, заново переживали воспоминания, смеясь и плача.

– В общем, нам бы очень хотелось, чтобы он был с красным носом, – подытожила старшая.

– А костюм? – осторожно поинтересовался Амбруаз. – Вы бы не хотели, чтобы он был в костюме Рыжего и в гриме, как на вашем фото?

– Мы не думали, что это можно! – хором воскликнули дочери в полном восторге. – Его маскарадный костюм у нас в машине. Мы хотели положить его в гроб, вместе с ним, но если вы можете одеть папу и загримировать, это было бы чудесно, – говорила младшая.

А старшая уже тащила сумку с костюмом и аксессуарами Рыжего. Амбруаз взял ее, утешил напоследок обеих женщин и велел им приходить не раньше чем через час, чтобы он успел убрать покойного и одеть его. Закончив дезинфекционную обработку, молодой человек наложил последние швы, протер тело и начал его одевать. Положил манишку поверх нательной майки, просунул ноги покойного в короткие штаны немыслимой ширины, натянул полосатые носки, доходившие до середины икр, зашнуровал просящие каши ботинки и, приподняв верхнюю часть тела покойного, закрепил лямки и облачил его в куртку в разноцветный горошек. С изрядным трудом упаковав руки умершего в белые перчатки, Амбруаз вынул косметичку и стал гримировать лицо, сверяясь с фото. Наложил круглой кистью румяна на щеки, выбелил с помощью спонжа круги вокруг рта и глаз, нарисовал карандашом черные брови, очертил контур губ, растянув их в веселой улыбке. Закрепил на голове покойника рыжий парик, повязал на шею громадный галстук-бабочку, воткнул пластмассовую ромашку в бутоньерку куртки, а розовую шапочку положил на грудь, подле скрещенных рук. А потом Амбруаз осторожно взял двумя пальцами красный пластмассовый шарик и закрепил его на носу папаши Рыжего, он же Серж Кондриё. Получилось впечатляюще. Он завернул покрывало, поправил бархатную отделку вокруг тела, подсунул под голову подушку и повез каталку в траурный зал. Фото в рамке он положил на столик справа от умершего. Никогда еще это место не видело такого фейерверка красок. Клоун в царящем здесь полумраке, казалось, светился изнутри. Амбруаз переоделся и пошел за дочерями покойного. Увидев отца в его светозарном облачении, обе не смогли сдержать слез. Для Амбруаза эти слезы стали наградой за хорошую работу. Женщины горячо поблагодарили его.

– Понимаете, – оправдывалась старшая, – нам хотелось сохранить в памяти именно такой его образ.

– Прекрасный образ, – согласился Амбруаз.

Уходя, он в последний раз оглянулся на покойного. Покойного, который с радостным задором возвращался в вечность.

Бет бросилась к вернувшемуся с работы внуку прямо с порога и восторженно завопила, даже не дав ему снять пальто:

– Амбруаз, ему понравилось! Нет, ты представляешь, ему нравится!

– Что ему нравится?

– Фар, он любит фар!

– Да кто любит фар?

– Котяра, он любит фар. Просто обожает!

Амбруаз улыбнулся. Бет сказала не “твой котяра”, а просто “котяра”: явный признак, что она готова его принять. С тех пор как кот поселился у них, он ни разу не дал себя погладить и почти все время сидел, забившись под кровать. Из еды жевал разве что хрустящие подушечки, весьма неохотно. Даже банка тунца, открытая вчера вечером Амбруазом, не дала убедительных результатов. Чуть-чуть полакав сок, кот презрительно отверг королевское кушанье. Бет продемонстрировала внуку блюдо с одним-единственным жалким кусочком, обгрызенным со всех сторон.

– Ты только погляди! Я его, как всегда, на кухонный стол поставила, остывать. А потом прибежала на шум. Котище будто рехнулся, сроду такого не видела. Глотает громадными кусками, без передыху, прямо со сливами. Пришлось в конце концов у него отнять, а то он бы его прикончил. Пойдем, посмотришь. – И она за руку потащила Амбруаза в гостиную.

Котяра сыто храпел, растянувшись во весь диван и выставив на обозрение раздутое пузо. Бет, полюбовавшись на него пару секунд, на цыпочках удалилась и увела внука. Та самая Бет, которая еще накануне погнала бы зверюгу поганой метлой со своих подушек, теперь была сама предупредительность.

– Он уже часа два тут лежит. Пускай поспит, ладно? Это же фар, его так просто не переваришь. Надо дать время, уважить декомпрессию стенок желудка. Природа иногда склонна бунтовать против такого вторжения.

Полчаса спустя представитель семейства кошачьих по-прежнему спал, а Амбруаз и Бет, сидя по обе стороны от него, поклевывали орешки и печенье перед телевизором. Звонок раздался в тот момент, когда весь экран заняла премудрая говорящая голова Давида Пюжадаса. Кот открыл здоровый глаз, со вкусом потянулся, потом перевалился на пол и направился к миске с водой. Амбруаз и Бет переглянулись и дружно вздохнули. Манера звонить не оставляла ни тени сомнений в том, кто этот незваный гость. Звоночек был всякий раз совсем короткий, призрачный, почти неслышный.

– Она уже второй раз за неделю приходит, – простонал молодой человек, отдирая себя от дивана.

– А я-то здесь при чем? – отвечала Бет, покорно шлепая к двери, покуда ее внук спасался бегством в свою комнату.

На площадке нетерпеливо переминалась Одиль Лакусс, топоча по коврику розовыми сланцами. Обитательница первого этажа, наследница агрофирмы Лакуссов, чей знаменитый слоган “Свежесть плюс вкус – это Лакусс” красовался в семидесятые на всех рекламных щитах округи, долгие годы умирала от безделья и в конце концов решила заделаться консьержкой. Жители дома относились к этой узурпации должности тем более благосклонно, что старая дева старалась за красивые глаза, просто чтобы занять свободное время, которого у нее было невпроворот. Она все держала под контролем, следила, кто ушел и кто пришел, руководила вывозом мусора, раскладывала почту, могла, если нужно, передать сообщение, и нещадно гоняла Свидетелей Иеговы и прочих бродячих торговцев религией. Бет встала в дверях, чтобы консьержка случайно не просочилась в квартиру. Сложно было приписать какой-то возраст этой костлявой угловатой дылде с полупрозрачным лицом – она целыми днями читала и никогда не выходила на улицу, – почти сверхъестественную бледность которого еще подчеркивали золотисто-каштановые волосы. Дева боготворила Амбруаза Ларнье и не упускала случая зайти хоть на несколько секунд полюбоваться на него и вдохнуть его аромат. В ход шел любой предлог. Одолжить на денек пакет молока, вернуть назавтра пакет молока, сообщить, что приходили из энергосбыта снимать показания счетчиков, что в квартире Жандронов с третьего этажа ремонт и днем, возможно, временами будет шумно, что в четверг праздничный день и мусорные баки вывезут только в пятницу. Каждый год 7 декабря она поздравляла их со святым Амбруазом, а 4 июля – со святой Елизаветой. Подарочек на Рождество. Шоколадное яйцо на Пасху. На святого Валентина в почте нередко оказывалась надушенная открытка. Старая дева нашла своего прекрасного принца, и звали принца Амбруаз Ларнье, хотел он этого или нет.