Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

– Доктор, это операбельно? – повторила Манель, сжимая руку Самюэля.

– На самом деле нет, – выдохнул измученный врач. – Во-первых, глиобластома уже изрядного размера, а во-вторых, надо учитывать, что данный тип опухоли имеет свойство проникать в соседние отделы мозга; это его инвазивное свойство, уничтожающее четкую границу между опухолевой тканью и здоровыми тканями, к сожалению, делает невозможной экстракцию новообразования.

– И что теперь, доктор? – заволновался Самюэль, не отпуская руку девушки.

Франсуа-Ксавье Жервез взял ручку и легонько постучал по пластмассовому мозгу, угнездившемуся в искусственном черепе.

– Если бы опухоль развилась вот тут, в передней части лобной доли, уже проявились бы расстройства психики. Если бы в задней части, у вас случались бы конвульсивные припадки эпилептического типа. В нашем случае, с учетом локализации, уже сейчас можно сказать, что последствия должны по идее ограничиться изменениями на уровне чувств – вкуса, обоняния и зрения. И разумеется, усиливающимися головными болями, вызванными ростом внутричерепного давления, но их мы, скорее всего, сможем купировать с помощью паллиативной терапии.

Франуса-Ксавье Жервез выпрямился в кресле: какое счастье, сумел-таки ввернуть “в нашем случае”, главную эмпатическую формулу, укрепляющую связку врач-болезнь-пациент. Манель стоило огромного труда прогнать из головы отвратительную картину – огромный голодный клещ присосался к мозгу Самюэля и жиреет за его счет.

– Сколько, доктор? – сгорбившись, спросил старик.

Врач на радостях, что так дешево отделался, звонко объявил сумму:

– Восемьдесят пять евро, пожалуйста. Спасибо.

– Да нет, доктор, времени сколько осталось, – оскорбленно уточнила Манель.

Кадык врача заходил вверх-вниз, как йо-йо. Самый страшный вопрос. Медицина – точная наука, все можно посчитать. Дебит, кредит, итого. Итог жизни.

– Учитывая размеры опухоли и скорость ее роста, я бы сказал, максимум год.

– Простите за назойливость, но меня прежде всего интересует минимум, – не отступал Самюэль.

– В худшем случае – три месяца, – с трудом вытолкнул из себя врач.

Девяносто дней, вот сколько нужно паразиту, чтобы убить хозяина? Всего-то одно время года. Или время, за какое эмбрион превращается в плод. Или краткосрочная виза. С запасом хватит, чтобы облететь вокруг света с Жюлем Верном. Они расплатились и молча ушли, уцепившись друг за друга. Глядя на них, трудно было понять, кто кого поддерживает – девушка старика или наоборот. Выходя из кабинета с его запахом свежей краски и прохладой кондиционера, Самюэль невольно взглянул на часы, висевшие на стене за спиной у секретарши, и на миг ему показалось, что секундная стрелка движется гораздо быстрее, чем когда они пришли. А потом их поглотила уличная жизнь, жаркая и шумная.

– Ты не забыла, что у меня вечером живые? – крикнул Амбруаз из ванной.

– Не забыла, даже испекла тебе фар с черносливом. Еще теплый, – отозвалась Бет.

– Ты у меня настоящая бабушка, – поддразнил ее молодой человек, залезая под душ.

Возвращаясь из мира мертвых, он больше всего на свете ценил это очистительное омовение. Денек выдался изнурительный. Шесть покойников, причем одного пришлось приводить в порядок на дому после самоубийства из огнестрельного оружия. Частичное восстановление челюстно-лицевого сустава, добрых полчаса лепил из воска, пока добился приемлемого результата. Амбруаз подставил натруженную спину под обжигающую струю и закрыл глаза. Ему редко вспоминались картины рабочего дня, хотя некоторые, конечно, невольно откладывались в мозгу. Он знал, что все эти ужасы запрятаны где-то в уголке головы и готовы выскочить из сундука с кошмарами, если подвернется подходящее воспоминание. В первое время он пытался от них избавиться, но теперь знал, что это дело безнадежное. И он сжился с ними, прекрасно сознавая их присутствие – как здоровый человек может быть переносчиком болезнетворного вируса. Он намылился, долго стоял под струями воды, потом сполоснул свою черную гриву и оделся. Джинсы, футболка, толстовка с капюшоном и кроссовки. Удобная, красочная одежда, не то что черно-белый костюм мертвецкого доктора.

– А ты не забудь про лилин перед уходом, – напомнила Бет, когда он вышел из ванной, и протянула ему железную коробочку.

– Да, госпожа. Как говорится, во вторник левая нога…

– И вся недолга, – улыбаясь, докончила она.

Амбруаз уже успел открыть металлическую крышку. Точными жестами наполнил шприц, постучал по нему указательным пальцем, протер смоченной в спирте ваткой левое бедро бабушки и всадил иглу. Последние двадцать с лишним лет Элизабет Ларнье страдала диабетом, ей требовалась ежедневная доза инсулина. В детстве Амбруаз, если выпадал случай, с удовольствием ассистировал Бет, когда она делала себе укол. Мальчуган выполнял распоряжения бабушки, как санитар в операционном блоке. Она учила его обращаться с одноразовыми шприцами, протирать кожу в месте укола, протыкать резиновую пробку пузырька, чтобы набрать бесцветную жидкость, а потом легонько нажимать на поршень, чтобы в шприце не осталось воздуха. И каждый раз напевала считалочку про лилин-инсулин. Чтобы не забыть, куда делать укол, раскрыла она ему на ушко секрет. Он выучил слова считалки наизусть и вечером, лежа в кровати, повторял про себя, словно молитву, в те минуты, когда Бет, морщась, вводила себе лекарство:

Именно в воскресный вечер бабушка однажды доверила ему произвести всю операцию от начала до конца. В двенадцать лет он, собравшись с духом, недрогнувшей рукой вонзил шприц в брюшную полость Бет и с удивлением почувствовал, как легко входит игла в нежную плоть. “Совсем не больно, у тебя получается гораздо лучше, чем у меня”, – похвалила она его, потрепав по голове, и попросила самому выбросить шприц в пластиковую коробочку. “Не забывай об этом, Амбруаз, никогда не забывай, – твердила она, – валяющаяся иголка всегда найдет себе палец”. Когда спустя десять лет он переехал к ней жить, она, разумеется, возложила эту ежедневную обязанность на него. И Амбруаз все с той же нежностью, хоть и давно заученными жестами, каждый вечер вкалывал ей дозу инсулина.

– Ты моя любимая марафетчица, – пошутил он, опуская юбку Бет.

– Хоть бы ты какую в дом привел, – вздохнула она, пока внук убирал коробочку.

– Наркоманку? – спросил он, хоть и прекрасно понимал, на что намекает Бет.