Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

– А Амбруаза нет? – осведомилась влюбленная. – Я тут вырезала для него статью из последней “Науки и жизни”. Интервью его папы о внутрибольничных инфекциях.

– Я ему передам, когда он выйдет из душа. Спасибо, Одиль.

– Ой, какой лапочка! – задохнулась от умиления Свежесть-плюс-вкус-это-Лакусс.

Бет решила было, что восклицание относится к внуку, но тут же поняла, что его объектом был не кто иной, как котяра, вальяжно направлявшийся к ним по коридору. Она ошарашенно глядела на кота, а тот, мурча от удовольствия, терся боками о бесплотные лодыжки консьержки, выделывал сладострастные загогулины и все более тесные восьмерки, а потом растянулся на коврике и подставил брюхо под ласки. Одиль Лакусс присела на корточки и подхватила кота, а тот, не пикнув, позволил старой деве взять себя на ручки, да еще и размурлыкался громче под ее поглаживаниями. Бет не верила своим глазам. Зверюга, который до сих пор отвергал любой контакт и вел себя не общительнее аутиста, буквально заходился от счастья, пока тонкие пальцы консьержки перебирали рыжую шерсть. Здоровый глаз, неотрывно устремленный на благодетельницу, источал потоки любви, а остаток хвоста мотался во все стороны.

– Как зовут вашу милую киску? – спросила та, почесывая загривок кошаку, пускающему слюни от наслаждения.

– Никак не зовут, – ответила Бет, вдруг осознав, что они с внуком так и не удосужились дать зверюге имя. – И вообще, киска не моя, а Амбруаза, – добавила она.

Это известие так потрясло Одиль Лакусс, что она прикрыла глаза: на миг в ее объятиях оказался не кот, а сам молодой человек, и она осыпала его ласками.

Дверь комнаты открылась, и Амбруаз бегом проскочил в ванную, бросив по дороге самым нейтральным тоном: “Добрый вечер, Одиль”. Главное, никаких эмоций, любой ценой сохранять безопасную дистанцию, не порождать ненужных надежд. Излишне пристальный взгляд, игривый тон, намек на улыбку, невольное касание – все могло стать брешью, в которую ринется очертя голову старая дева. Амбруаз обычно старался вообще не показываться в ее присутствии, а если уж пришлось, то не обращать на нее внимания, но все его попытки охладить энтузиазм Одиль Лакусс, казалось, наоборот, только подпитывали ее влечение.

– Какой красавец, – прошептала старая дева, пожирая глазами место, где секундой раньше появился Амбруаз. На сей раз у Бет не возникло вопроса, кому адресован комплимент.

Она, как обычно, воспользовалась визитом Одиль Лакусс, чтобы попросить ее вынести мусор в бак на первом этаже. Амбруаз вспоминал об этом через раз, а для ее усталых ног обойтись без лишних трех этажей было весьма кстати. Она властно забрала у консьержки недовольно заворчавшего кота, вручила ей мешок с завязками и захлопнула дверь; ее “До свидания, Одиль” разнеслось по лестничной площадке не подлежащим обжалованию приговором. Свежесть-плюс-вкус-это-Лакусс еще пару раз погладила мешок и только потом спустилась с небес на землю, вернее, в свои апартаменты, унося на сетчатке образ мимолетного явления Ларнье-младшего.

Табличка сияла и переливалась.

Доктор неврологии

Франсуа-Ксавье Жервез

Диплом интернатуры государственного учреждения здравоохранения

“Больницы Парижа”

От имени веет XVI округом, фамилия в духе Золя, отдает задворками. Входить без звонка. Манель передернуло: как опухоль в мозг. Секретарша с безукоризненно ровной челкой взяла у Самюэля историю болезни и карточку медицинского страхования и попросила подождать в приемной. В комнате одуряющее пахло свежей краской. Они уселись в кресла искусственной кожи с хромированными подлокотниками. Все здесь было новенькое, с иголочки, кроме груды потрепанных журналов, валявшихся на низком столике. Мятые, замусоленные страницы измочалены нетерпеливыми пальцами больных, снедаемых тоской и тревогой. В углу ждала какая-то женщина, с головой погрузившись в вязание. Спицы в ее руках энергично скрещивались и расходились, словно шпаги фехтовальщиков. Манель потрепала Самюэля по руке и ободряюще улыбнулась ему. Дверь открылась. Вышли двое мужчин: один высокий и худой, другой маленький, полный, болезненно-бледный.

– Мадам Майяр, возвращаю вашего супруга, он ваш, – провозгласил высокий, пожимая руку человечку с восковым лицом.

Доктор Франсуа-Ксавье Жервез на долгих пять минут скрылся в кабинете, потом появился снова и со словами “наша очередь” пригласил Самюэля и девушку в свою пещеру колдуна. С виду настоящий спец, подумала Манель. Высокий, блестящий, словно глянцевый лоб с залысинами, ухоженные руки, гладко выбритый подбородок, ослепительно-белый ряд зубов – просто воплощение гигиены и дотошности. На письменном столе стоял открытый, как орех, череп, демонстрируя беловатые извилины двух пластмассовых полушарий.

– Ну, на что жалуемся? – вопросил ученый муж с деланной жизнерадостностью.

А то ты не знаешь, на что мы жалуемся, подумала Манель, заметив на стене снимки мозга Самюэля, прилепленные скотчем к светящемуся экрану. Наткнувшись на молчание старика и неодобрительный взгляд девушки, врач смешался, закашлялся, протер стекла очков салфеточкой, на несколько секунд ушел в созерцание истории болезни и начал свое вступительное слово заново:

– Да, ну вот, судя по тому, что показывает картография вашего мозга, месье Дински, мы, скорее всего, имеем дело с наличием довольно значительного опухолевидного образования.

Манель читала в нем, как в раскрытой книге. Было вполне очевидно, что Самюэль Дински и его опухолевидное образование специалисту чертовски неприятны.

– Скорее всего или точно? – спросил старик.

– Буду с вами откровенен, месье Дински: у вас внутричерепное новообразование прогрессирующего характера, которое принято называть глиобластомой мультиформного типа.

Последние слова врач произнес скороговоркой, словно сплюнул мешающий сгусток. Имя убийцы – мультиформная глиобластома. От одного названия так и разит метастазами, подумала Манель.

– Это операбельно? – спросила девушка.

Светило науки скукожилось в кресле. Эта парочка своими неуместными вопросами угробила ему весь план диалога. Скачут с пятого на десятое, пропускают протокольные пункты. Конечно нет, не операбельна эта гадость, но о таких вещах положено извещать по порядку, приговор надо сперва хорошенько упаковать в готовые формулы, смазать моральный дух пациента толстым слоем анестезии, а потом уже объяснять, что ему конец, полный и бесповоротный конец. Врач все-таки еще раз попытался направить беседу в русло привычной процедуры, предусмотренной для сообщения диагноза будущему покойнику.

– Разумеется, нельзя отрицать серьезность патологического процесса, протекающего у месье Дински, к тому же нужны дополнительные исследования, однако всегда остается…