Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

– Не наркоманку, дуралей, кого-нибудь из твоих живых, как ты их называешь.

– Я тебе в последний раз привел, а она влюбилась в твой куинь-аман, и если бы мы не расстались, разжирела бы вконец, – возразил Амбруаз. – Я ее бросил для ее же блага. Не жди меня, ложись спать, – добавил он, – вернусь не раньше двух-трех ночи. Мне завтра не на работу. И потом, мне полезно побыть среди молодежи, страсть как надоело жить со старухой.

Он на бегу чмокнул Бет в лоб, а она, состроив самую милую гримаску, вручила ему блюдо с фаром.

До приходского зала, где играла труппа, ехать было полчаса. Поставив машину на соседней парковке, Амбруаз вытащил из-за пассажирского сиденья сумку. Косметика, которую он использовал для живых, ничем не отличалась от той, какой он гримировал всегдашних своих пациентов, но он все равно сразу закупил второй набор и специально обзавелся большой и пестрой тканой косметичкой, максимально не похожей на мрачный кожаный чемоданчик. И если в ней вдруг кончались румяна, гель или рисовая пудра, ему даже в голову не приходило позаимствовать недостающий продукт из набора для мертвецов. От этого правила он не отступал ни под каким видом. Не смешивать два мира, между которыми он все время болтался, и не важно, что, по его личному мнению, одного без другого не бывает. Он подошел к Жану-Луи, режиссеру, – тот курил на парковке в компании двоих актеров, Ксавье и Сандрины.

– И в чем прикол? – поинтересовался Амбруаз, расцеловавшись с троицей.

– В роскоши, монсеньор, – отвечал режиссер. – В сортирах размером с Версаль, где ты будешь пудрить и мазюкать всю эту публику на просторе. Тебе даже зеркало на стене положено. Актеры считают, что подмостки тесноваты, но ты же знаешь актеров, вечно всем недовольны, – пошутил он, хлопнув по спине Ксавье.

Труппа никогда толком не знала, на какой сцене будет играть. В приходском зале, как сегодня, или в физкультурном, или в медиатеке, или на школьном дворе; иногда даже в настоящем театре. Всякий раз приходилось приноравливаться к новому месту и по возможности приноравливать его к себе. Прямо как при вызове на дом, подумал Амбруаз. То покойник лежит в крошечной комнатушке прямо на полу, то на снятой с петель двери, которую положили на козлы в гараже, то родня категорически не желает уйти из комнаты на время процедуры, то близкие молчат не хуже самого покойника, то их не заткнешь, не говоря уж про состояние самого тела, вечно начиненного сюрпризами; в танатопрактике не соскучишься. Молодой человек вошел в зал, где суетились актеры и рабочие сцены; пожимал руки, целовался, обнимался, наслаждаясь чувством, что он снова среди живых, а все живые – члены одной большой и прекрасной семьи, стекающиеся из самых разных мест. Жан-Луи работал дантистом, Ксавье – учителем, Мирей – секретаршей, Сандрина пахала в гипермаркете, Ив был вольным художником, Луиза учила плаванию. Из полутора десятков таких вот одержимых и состояла труппа. Амбруаз обнаружил ее случайно, два года назад. У кассы в парикмахерской было прилеплено маленькое объявление:

Любительская труппа “Балаган Лафонтена”

ищет гримершу на общественных началах на сезон 2013 года и далее, если сработаемся.

Серьезным не беспокоиться.

По части пола он объявлению не соответствовал, но решил попытать счастья – из-за приписки “Серьезным не беспокоиться”. Его приняли сразу. Особенно девушки, в полном восторге отдававшие свое лицо во власть юного Аполлона-обаяшки, который орудовал кистями, тенями для век, тушью и губной помадой как настоящий профессионал.

– Ларнье? Ты что, родня нобелевскому лауреату? – в первый же вечер спросили у него.

– Дальняя, очень дальняя, – уклончиво ответил он.

И почти сразу прозвучал вопрос, которого он боялся больше всего:

– А по жизни чем занимаешься?

Если лгать не приходилось, он нередко прибегал к формуле мэтра Танато: “По жизни я спец по смерти”. Либо, если находило шутливое настроение, сглатывал второй слог в слове “реставратор”, отчего тут же возникало недоразумение. В городе? Да, и в городе, и во всей округе. А ресторан какой? С чего вы взяли, что у меня ресторан? Но ты же сказал “ресторатор”. Еда на дом, да? Пицца-суши? Иногда выезжаю на дом, но к кухне это не имеет никакого отношения. Диалог мог продолжаться бесконечно. А, реставратор! Картины реставрируешь? Нет, но уже теплее, подсказывал Амбруаз. Мебель? Нет. Здания? Мимо. Вдоволь наигравшись в угадайку, он наконец ронял два слова, после которых поток вопросов, вместо того, чтобы иссякнуть, превращался в Ниагару: реставрирую тела. Но артистам он сказать правду не мог – откровенность означала для него неминуемое изгнание. В конце концов, когда люди отдают свое лицо в ваши руки, они вряд ли спокойно отнесутся к тому, что через эти руки проходит за день вереница трупов.

– Работаю в конторе по сбору медицинских отходов в больницах, клиниках и лабораториях. Собираем МЭО, медицинские эпидемиологически опасные отходы. Не бог весть что, но жить-то на что-то надо, – добавил он.

Сборщик медицинских отходов. Они проглотили его ложь без проблем. Амбруазу даже не пришлось показывать сложенные в фургоне ярко-желтые баки с надписью МЭО, куда он пихал контейнеры с дневными отходами. До спектакля оставалось меньше часа, и в труппе царил веселый ажиотаж. Пока рабочие сцены заканчивали устанавливать разборные щиты с декорациями, Амбруаз отправился осматривать туалеты. Жан-Луи не соврал. Просторные, с необъятным зеркалом над раковинами. Он открыл косметичку, разложил щетки, кисти и карандаши. Первой на грим явилась Луиза, уже в костюме. Новый спектакль труппа играла по всей округе последние три месяца, и механизм уже был отлажен. Скоро-скоро Амбруаз проскользнет в задние ряды и станет вместе с публикой наслаждаться представлением. А потом, когда декорации будут погружены в два пикапа, а прожекторы уложены в ящики, пойдет вместе со всеми на разбор полетов – за принесенными в складчину салатами, колбасами, сырами и пирогами, среди шуток, колкостей и взрывов смеха. Но самым острым ощущением для Амбруаза оставался все же момент, когда актеры один за другим подставляли ему лицо, а он их гримировал. Красить вечером живых, когда целый день размалевывал мертвых: для молодого человека это стало лучшим способом не забывать, что жизнь – не только галерея покойников и заплаканных родных. Ощущая под руками сочную плоть, касаясь мягкой, теплой кожи, чувствуя подушечками пальцев подрагивающие веки, массируя за болтовней подвижные физиономии, он буквально воскресал. Эта бьющая ключом жизнь была так далека от немых угасших тел. Как нарочно, днем через его руки прошло шесть трупов, а сейчас, вечером, шестеро живых ждали, пока он их загримирует. Полная симметрия.