Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

В спальню супругов Фурнье девушка всегда входила с этой фразой на устах. Ибо Элен и Эме Фурнье до сих пор любили друг друга как в первый день после свадьбы. Пускай они уже больше года спали отдельно, но все равно пожелали остаться в одной комнате, бок о бок. Мадам на медицинской кровати с кронштейном, месье на односпальной. Манель подождала, пока старушка приподнимется, ухватившись за трапециевидную ручку, потом медленно развернула ее в сидячее положение.

– Принести вам ходунки? – спросила девушка, хоть и заранее знала ответ.

– Мои ходунки – это он, – возразила Элен Фурнье, с нежностью глядя на мужчину своей жизни, который, как всегда по утрам, обходил кровать, чтобы подставить ей согнутую руку для опоры.

Манель быстро приготовила завтрак. Вскоре кухня наполнилась ароматом поджаренного хлеба. Она любила, когда рабочий день начинался с этой прелестной пары. Элен Фурнье была неисправимой оптимисткой. “Мы же подрядились пятьдесят восемь лет назад быть вместе в горе и в радости, значит, даже когда кажется, что впереди одно горе, все равно можно найти немножко радости, – любила она повторять. – Надо только поискать как следует”. Они держались на плаву, ухватившись друг за друга. Она была его головой, он – ее ногами, и тандем, качаясь на волнах, переплывал день за днем. Элен говорила за двоих, читала, смотрела телевизор, готовила что-нибудь вкусненькое, занималась бумагами и счетами, то есть делала все, чему нисколько не мешала ее ограниченная подвижность. А Эме почти все время дремал, несмотря на все старания супруги заставлять его как можно больше бодрствовать. Весь день она просила его ей помочь. Принести из кладовки картошку. Убрать чековую книжку в ящик стола. Дать ей книгу, которая лежит на ночном столике. Принести расческу из ванной. Помочь ей сходить в туалет. Подойти ее поцеловать.

– Это для его же блага, – объясняла она девушке. – Тело-то у него, сами знаете, еще в порядке, а голова поизносилась. Оставь я его в покое, он так и будет все время спать и в конце концов не проснется, – очень серьезно добавляла она.

Манель поставила перед Элен две таблетницы, и та щелчком большого пальца открыла крышки на четверг.

– Таблетница на неделю – ежедневник стариков, – изрекла пожилая дама, выкладывая на скатерти перед своим Эме ряд из пяти утренних таблеток и перечисляя их: голубая от давления, фиолетовая от холестерина, зеленая для кровообращения, желтая от подагры. – Не хватает только оранжевой да красной, и были бы у тебя все цвета радуги, милый мой бедняга, – грустно пошутила она.

Ей самой полагалось три таблетки, и она запила их щедрым глотком кофе с молоком. Потом намазала первый гренок смородиновым конфитюром и пододвинула мужу. За те десять минут, что длился завтрак, Манель успевала застелить постели и проветрить комнату. Десять минут из кухни доносились только прихлебывания и причмокивания супругов Фурнье, старательно поглощавших ломти хлеба, покрытые алым желе.

Перед утренним туалетом Элен тщательно выбирала одежду на день. Для себя и для Эме. Помощница включалась в этот ритуал с ликованием маленькой девочки, одевающей своих кукол. Элен была большой кокеткой, а главное, не хотела распускаться и погрязнуть в неряшливости. Неряшливость – это враг.

– Только зазеваешься, а она уже угнездилась у тебя тихой сапой, – призналась она Манель однажды утром. – Сперва реже зовешь парикмахера, потом перестаешь краситься, не стрижешь ногти, не делаешь эпиляцию, и в итоге вообще ни на что не похожа.

Она, Элен Фурнье, насмотрелась на подруг, которые в один прекрасный день ослабили хватку и, сами того не замечая, перестали за собой следить и сгинули в пучине. Эме скрылся в гостиной и, рухнув в кресло, провалился в первый дневной сон, а девушка распахнула перед сосредоточенной Элен дверцы платяного шкафа. Полки и вешалки справа – одежда старой дамы, полки и вешалки слева – одежда мужа. Рядышком, как их кровати.

– Достаньте мне голубую блузку, вот эту, с цветами, сегодня солнечно. И бежевые брюки.

– Может, еще светло-голубой шарф? – предложила Манель.

– Нет, слишком в тон с блузкой. Лучше оранжевый. А для Эме достаньте джинсы. Он их не любит, знаю, но он в них выглядит моложе. С белой рубашкой будет самое то. И еще возьмите ему светло-серый жилет, он вечно мерзнет.

Когда все было готово, Элен послала Манель будить Эме. Пора умываться. Их ждала широченная и очень дорогая итальянская душевая кабина: ее установили, когда Элен поняла, что ноги у нее отказывают. Супруги Фурнье принимали душ вместе – она сидела на откидном сиденье, а он стоял рядом. Они намыливали друг друга, терли банной варежкой тела, знакомые как свои пять пальцев, обливались и брызгались, мыли друг другу голову, порой смеялись. Когда месье был готов, девушка вернулась в ванную, одевать мадам. Натягивать компрессионные гольфы телесного цвета всегда было для Манель сущим испытанием, несмотря на большой опыт. Человек, который их изобрел, явно сам никогда не пытался втиснуть в свое творение ноги восьмидесятилетней женщины с одеревеневшими лодыжками и икрами толщиной с ляжку. Спустя десять минут Элен Фурнье, нарядная и накрашенная, как на первый бал, вышла из ванной под руку с Манель, готовая во всеоружии встретить новый день. Из гостиной до них донесся тяжкий храп Эме, на время провалившегося в нутряные глубины своего усталого рассудка, покуда нежная супруга не вернет его к жизни, отправив в кладовку за литром молока или попросив принести ей телепрограмму с кроссвордом.

Амбруаз отшатнулся: между ног покойника примостился ком рыжей шерсти и сверкал на него единственным злобным глазом. При попытке согнать кривого кота тот всеми когтями вцепился в пижаму мертвеца. Пришлось прибегнуть к венику и захлопать в ладоши – только тогда зверюга соизволил наконец удалиться. Котяра, шипя и плюясь, выскочил из комнаты, просочился на кухню и вылез в сад через приоткрытое окно. Никто из наличных родственников не пожелал забрать себе старого облезлого кошака шестнадцати с гаком лет от роду. Со смертью хозяина судьба кота была предрешена. Чаще всего так и бывает. Визит к ближайшему ветеринару уже назначен, на следующий день после похорон ему сделают укол. Амбруаз облачился в комбинезон и принялся за обработку тела. Не прошло и часа с четвертью, как он завершил работу. Пригладив напоследок расческой редкие волосенки, он сложил инструменты, снял перчатки, маску и комбинезон, погрузил все в машину и отбыл. Вечером у труппы спектакль. Надо по-быстрому принять душ, проглотить все, что Бет не преминет запихнуть ему в рот, и мчаться в деревню, где будет представление. Не забыть сунуть в несессер молочко для снятия макияжа. Он погрузился в свои размышления – и вдруг, когда он тормозил на светофоре, что-то вылетело у него из-под ног. Кот хрипло мявкнул, но его голос был немедленно заглушен криками Амбруаза: зверюга решил взобраться по его правой ноге и вцепился в нее когтями через штанину. Молодой человек схватил кота за шкирку, отодрал от своей икры и швырнул на коврик у пассажирского сиденья. Зверюга, весь подобравшись и прижав уши, сверлил его своим глазом. Рыжая шерсть исполосована шрамами. Через всю морду, от левого уха до носа, шел длинный рубец, рисуя на ней насмешливый оскал. Короткий обрубок хвоста придавал тощему телу неустойчивый вид. Тусклая свалявшаяся шерсть не располагала к ласкам. Ветеран всех войн в квартале, решил Амбруаз. Он не знал, как быть. Везти зверюгу обратно? Не для того котяра выжил в стольких битвах, чтобы закончить свои дни в руках какого-то типа в белом халате, который впрыснет ему билет в один конец, вдогонку за хозяином. Трусливо бросить посреди дороги, выкинуть из машины и отдать на волю судьбы? Он себе этого не простит. Гудок за спиной вывел Амбруаза из задумчивости. Он остановил фургончик у обочины и, махнув рукой на последствия, вытряхнул содержимое одного из чемоданчиков, натянул несколько пар перчаток и, собрав всю волю в кулак, схватил кота, засунул в чемодан, поспешно защелкнул медные застежки и, не обращая внимания на хриплые жалобы, несущиеся из сумки, поехал дальше. Припарковался у первого же торгового центра и долго стоял перед полками с кошачьим кормом, не зная, на чем остановить выбор. Стеллаж пятиметровой длины и двухметровой высоты ломился от бесконечных баночек и сухого корма. С курицей, с говядиной, с овощами, с рыбой, кусочками, в виде паштета. В итоге он решил взять сухой корм. С упаковок глядели представители семейства кошачьих, один красивее другого. Мех, в который так и хочется погрузить руки. Жеманные мордочки победителей конкурсов, мохнатые звезды, нимало не похожие на особь, бремя которой он только что взвалил на себя. Что ни пакет, то особый тип кошки. Стерилизованные, котята, с лишним весом, комнатные. А вот для жалких одноглазых котяр – ничего. Выудив пакет сушки для пожилых кошек, Амбруаз кинул в тележку первый попавшийся кошачий лоток, добавил две упаковки комкующегося наполнителя с лесной отдушкой и направился к кассе.