Ержан Рашев - Человек на балконе

— Послушай, что для тебя важнее — я или место?

— Место.

После того, как она говорит «место», я вешаю трубку. Хуй с тобой. Люди мутят воду на этой Земле, люди говорят глупости. Слышать такое всегда неприятно и больно. Нервно допивая стакан, я слышу некий свист над своим левым ухом. Оборачиваюсь. А это, оказывается, Алима успела поссориться с каким-то зарвавшимся стариком-экспатом, выплеснула на него кружку пива и швырнула в него табуреткой. Мокрый шокированный экспат, не ожидавший подобной бурной реакции молодой казахской женщины, водит шероховатым указательным пальцем у виска, бормоча что-то похожее на «Crazy, crazy…». «Пошел на хуй, котакбас!!!» — кричит Алима и дергает татуированной рукой. Такая запросто на лошадь запрыгнет, вожжи в руки и – по бандитам да пришельцам из ружья стрелять станет. Плачет, орет, а потом подбегает к тому же экспату и свистящим шепотом говорит: «Я люблю тебя». Ах, «Сохо», какой роскошный безумный цирк!

А пацаны уже тащат меня, шатающегося, за угол, в гламурный и сверкающий «Джет Сет». Заходим, садимся. Оглушающая музыка, блестки, стразы, какие-то клоуны с мечтательными лицами танцуют в железных арматурных клетках. Здесь бляди уже совершенно другие — по обыкновению провинциальные и спокойные, выжидающие своего момента. Я, уже совершенно ничего не понимающий, оглядываюсь по сторонам и смотрю вверх, на верхнеуровневый этажик, а там, в темном костюме и с бокалом белого надменно улыбается известный блогер Андрей Съедин. А может быть это и не он, но похож очень сильно — такая же бесформенная лысая голова, рыжая дымчатая щетинка, нос, зубастый оскал. Стоит отметить и тот факт, что Съедина я вижу постоянно в различных кабаках, куда бы я ни пошел — везде этот уродец преследует меня, словно призрак давно позабытых преступлений и всепроникающая тень. И везде с этой своей фирменной ухмылкой, везде с красивой девкой под рукой, моделью или актрисой, всегда гламурный. Почему? Почему этот страшилко всегда в компании прелестных дам, а я общаюсь с бабами, которые выбирают «место»? Карма, мазафака. Все дело в карме, плата тебе за то, что принял ты давно сторону зла.

«Рококо-рококо-ро-ко-ко-ро-ко-ко!»

Оказаться бы сейчас где-нибудь в горах, подальше от всего этого. И чтобы цветы цвели гигантские, и долина солнечная, и статуи римские. И чтобы мы, наконец, были счастливы, и глаза чтобы были восторженно направлены в будущее. И все шальные куклы и бляди мои, чтобы обитали со мной вместе и щелки их открывались бы только мне, и никому больше. Покинем эти невидимые оковы цивилизации! Эти банки, офисы, суды, заводы, клубы, кофейни, комедию жизни и другую гадость. Оставим себе лишь дождливое весеннее утро и несколько отжиманий для общего физического развития.

Нормальной, сбалансированной социальной жизни у меня никогда не было. Ни в отношениях с женщинами, ни с семьей, ни даже с самыми близкими друзьями. Все мои более или менее существенные связи всегда превращались либо в истерично взвинченные скандальные дрязги, либо в молчаливую борьбу с призраками. Служат ли причиной этому человеческое высокомерие, зависть или банальный эгоизм (как мой собственный, так и других людей) в этом я окончательно так и не разобрался. Однако все-таки нормальным быть мне, скорее всего, действительно не суждено.

В пятнадцатилетнем возрасте я оказался в летнем лагере под Алма-Атой, где потерял девственность с толстой и глупой восемнадцатилетней вожатой. Будучи подшофе, она привела меня к себе в комнату и бесцеремонно выебала. Не имея ни малейшего понятия о том, что такое эякуляция, я извинился перед ней и сказал, что описался, чем вызвал гомерический хохот и слезы умиления пьяной похотливой бабы. Этот хохот я не забуду никогда, ибо он до сих пор отвратительным гулом отдается в моих ушах. Миф о любви был навсегда разрушен, и я забрался в свое стерильное одиночество и гордость настолько глубоко, что мне катастрофически необходимо было спасаться. Тогда я пошел к людям. Впоследствии я часто обижал, бросал, судорожно мучил людей, впадая при этом в непоследовательную мистику и заходя порою слишком далеко.

А когда мне было девятнадцать, умер мой младший брат Ануар. Когда мне сообщили о его смерти, мне исполнилось шестьдесят. Девятнадцать — потому что столько лет я прожил биологически. А шестьдесят — потому что, когда случается смерть близких, столько лет проходит в твоей внутренней вселенной. О жизни ты теперь знаешь несколько больше, чем твои сверстники. И та жизнь, которую дали тебе родители — закончилась там, в девятнадцать. И ты по-настоящему начинаешь любить жизнь и безумие. А точнее, безумцев — тех, кто, по словам Джека Керуака, «горит, горит, как желтые римские свечи, которые пауками распускаются в звездном небе, а в центре возникает голубая вспышка, и тогда все кричат: ”Ого-о-о-о!”». Тех, кто в нашу эпоху дикого капитализма и бизнеса делает что-то славное, старомодное, будто свернули не в тот временной промежуток.

С родственниками у меня тоже как-то не складываются отношения. Не знаю, как у вас, но мое общение с родственниками сводится к пустой и скучной трате времени, в течение которого я пытаюсь максимально избегать разговоров с кем-либо, начинаю потреблять обильное количество слабеньких ликеров и наконец-таки понимать, зачем я переехал в другой конец города и потерял все телефонные номера своих родных. Большая часть всей этой неловкости происходит в какой-нибудь странно пахнущей квартире, когда перед тобой стоит тарелка недоваренного бешбармака и ты тупо вглядываешься в телевизор и переключаешь каналы под бессмысленный щебет своих дальних татешек и агашек, которые все пытаются выяснить, почему ты не стал врачом и как же ты повзрослел с тех пор, как они последний раз тебя видели.

Обычно где-то между пинками под зад пробегающим мимо маленьким детям и вопросом «ты еще не женат?» я начинаю разглядывать расстеленный на полу узорчатый ковер и терять самого себя в собственных стеклянных мыслях и мечтах. Я люблю в такие моменты мысленно составлять странные списки. Во многих случаях мои списки сводятся к чему-нибудь типа «Штуки, которые могут поместиться в двойном подбородке моего двоюродного брата» или «Рейтинг членов семьи, которых будет наиболее трудно убить, когда я наконец потеряю свой разум». Дядя Марат служил в армии и имеет военную подготовку, но у него слабые суставы, ты сможешь его победить; тетя Раушан хорошо обращается с вилкой и ножом… — короче говоря, в таком духе.

Иногда я думаю: может быть, я слишком заигрался в рок-звезду? Нужно быть сильнее, бросить пить, бегать по утрам, искать карьерный рост, задуматься о родителях, подумывать о женитьбе и детях, о голодающих в мире, о внеземных цивилизациях, варить кофе поутру, есть долгий и обходительный завтрак, поцелуй в щечку, «пока, дорогая», «до свидания, дорогой», «дети, делайте уроки», семейная поездка в Турцию, внуки, кресло-качалка, последний слезливый взгляд на прошедшую жизнь, покой... А затем я закуриваю «Кент-4» и включаю собственный компьютер.