Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

Ужин не занял много времени, мы с Полем пошли спать.

Родители оставались внизу для того, чтобы разложить по шкафам запасы съестного.

Но снизу не доносилось иных звуков, кроме приглушенного шепота.

Четверть часа спустя, убедившись, что Поль спит, я босиком бесшумно спустился по лестнице и стал подслушивать их разговор.

– Жозеф, ты преувеличиваешь, это просто смешно. Не гильотинируют же тебя.

– Разумеется, нет, – отвечал отец. – Но ты не знаешь, каков инспектор академии. Он пошлет рапорт ректору, и все может кончиться увольнением.

– Ну что ты говоришь! Это выеденного яйца не стоит.

– Возможно. Но для вынесения официального выговора учителю этого вполне достаточно. Для меня выговор равняется увольнению, поскольку я сам попрошусь в отставку. Невозможно оставаться на преподавательской должности, имея выговор.

– Как! – ошеломленно проговорила мать. – Ты готов отказаться от прав на пенсию?

В доме часто заходил разговор о пенсии как о некоем волшебном процессе, вследствие которого школьный учитель превращается в рантье. Само слово «пенсия» было неким магическим заклинанием, которому не было равных. Но в тот вечер и оно оказалось бессильным, отец печально пожал плечами.

– Но что ты будешь делать? – спросила мать.

– Не знаю, буду думать.

– Ты бы мог стать частным преподавателем. Господин Верне прекрасно зарабатывает частными уроками.

– Да, но он не получал выговора. Он досрочно попросился на пенсию после блестящей карьеры. Тогда как я… Если бы родители моих новых учеников узнали, что я получил выговор, они сразу же выставили бы меня за дверь!

Я был убит его аргументами, которые казались мне неоспоримыми. Что же он будет делать? Вскоре я получил ответ и на этот вопрос.

– Пойду к Распаньето – он крупный торговец картошкой. Мы вместе учились в школе. Однажды он сказал мне: «Ты был силен в математике. Мое дело так разрослось, что такой человек, как ты, мне бы не помешал». Ему я смогу объяснить все как было, и он не станет меня презирать.

Я сразу же благословил это имя – Распаньето. Я его не знал, но отчетливо представлял себе: этакий добрый гигант с черными усами, запутавшийся, как и я, в арифметических действиях и вручающий отцу ключ от наполненного золотом ящика стола.

– Друзья… на них не всегда можно рассчитывать, – заметила мать.

– Знаю. Но Распаньето многим мне обязан. Я подсказал ему решение задачи на экзамене на аттестат об окончании школы. К тому же хочу успокоить тебя. Я тебе об этом никогда не говорил, но у меня есть облигации железнодорожного займа стоимостью в семьсот восемьдесят франков. Они спрятаны в атласе Видаль-Лаблаша.

– Невероятно! Значит, у тебя есть от меня тайны?

– Ну да. Это было припасено на черный день – на случай беды, операции или болезни… Я сделал это с самыми добрыми намерениями! Мне не хотелось бы, чтобы ты думала…

– Не извиняйся, – улыбнулась мать, – я сделала то же самое. Но у меня всего лишь двести десять франков. Больше я не сумела сэкономить из тех пяти франков, которые ты мне даешь по утрам.

Я тотчас мысленно сложил: 780 и 210. Вышло 990 франков. У меня в копилке было семь франков; несмотря на скрытность Поля, мне было доподлинно известно, что и у него есть по меньшей мере четыре франка. Итого тысяча и один франк.

Я сразу же утешился, и мне вдруг очень захотелось подойти к ним и сказать, что не стоит искать работу, когда у тебя больше тысячи франков.

Но продавец песка [32] Продавец песка – сказочный персонаж, знакомый во Франции каждому: он проходит по улицам поздним вечером и бросает песок в глаза детям, чтобы они засыпали. бросил мне в глаза целую горсть, так что я на четвереньках вскарабкался по лестнице, дополз до своей комнаты и упал замертво.

На другое утро отца дома не было: он ушел в Марсель. Я предположил, что он решил повидаться со своим другом – торговцем картошкой, чье имя я забыл. Мама прибиралась в доме и напевала.

Лили появился очень поздно, часам к девяти.

Он сообщил мне, что обо всем поведал своему отцу, и вот что тот сказал:

– Этого сторожа я знаю. Это он донес служащим заставы на Мунда де Парпальюна за то, что тот припрятал в шляпу-котелок четырех певчих дроздов. Они заставили его выложить четыре франка. Если этот тип когда-нибудь появится в здешних местах, ему недолго ждать выстрела, который он заслужил.

Это было весьма утешительным известием, однако выстрел прогремел бы слишком поздно.

– А с почтальоном ты говорил?

– Да, – с явным смущением ответил Лили. – Он уже был в курсе, потому как утром повстречал сторожа.

– Где?

– В замке. Он туда доставил письма.

– И что тот ему сказал?

– Все. Сторож как раз составлял протокол, – делая над собой усилие, произнес Лили. Это было страшным известием. – Так вот, почтальон посоветовал сторожу не составлять протокол. На что тот ему ответил: «Я от такого удовольствия не откажусь ни за что!» Почтальон поинтересовался: «Почему?» – «А потому, что у этих учителей круглый год каникулы». Тогда почтальон сообщил ему, что твой отец – это тот, кто подстрелил бартавелл. А сторож ему: «Мне на это наплевать!» – и как ни в чем не бывало продолжал составлять протокол. По словам почтальона, было видно: тому это доставляет удовольствие.

От рассказа Лили я совсем пал духом.

Тогда Лили вытащил из своей холщовой сумки две аппетитные розовые сосиски и в ответ на мой удивленный взгляд разъяснил:

– Они отравлены. Мой отец готовит их и раскладывает на ночь вокруг курятника, для лисиц. Хочешь, сегодня вечером перебросим их через ту стену?

– Ты хочешь отравить пса?

– А может быть, заодно и сторожа, – с милой улыбкой отвечал Лили. – Я выбрал самые красивые, чтоб ему захотелось попробовать их. Стоит ему откусить кусочек, как он тут же замертво упадет.

Меня до слез обрадовал его грандиозный замысел. Но смерть сторожа, которая могла бы произойти лишь на третий день (разумеется, если нам повезет, а ему нет), все равно не помешала бы протоколу дойти до адресата… И тем не менее мы решили в тот же вечер забросить сосиски отмщения куда следовало.

А до тех пор мы отправились в ложбину Рапон расставлять ловушки и затем до полудня собирали на кривых деревцах заброшенного фруктового сада миндаль и рябину.

Первый обход ловушек дал нам шесть рыжехвосток и крупного певчего дрозда-корсиканца.

Вернувшись домой, я разложил птиц на кухонном столе, вытряс содержимое наших сумок и как бы ненароком бросил:

– С дичью, миндалем, рябиной да еще дикой спаржей и грибами любое бедное семейство способно припеваючи жить круглый гол.

Мама нежно улыбнулась и, подойдя ко мне с разведенными в стороны намыленными руками, поцеловала в лоб.