Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

– Не беспокойся, дурачок! – сказала она. – До этого пока еще не дошло.

Лили обедал с нами: его посадили – знак высшей почести – на место отца, который должен был вернуться из Марселя только к вечеру.

Я завел разговор о сельском образе жизни и заявил, что будь я на месте отца, то сделался бы земледельцем. Лили, на мой взгляд прекрасный знаток в подобного рода делах, принялся прославлять сперва урожайность и одновременно неприхотливость турецкого гороха, который не нуждается ни в воде, ни в навозе, ни даже в земле и питается чуть ли не одним святым духом, а затем удивительную быстроту роста скороспелой стручковой фасоли.

– Делаешь лунку, кладешь на дно фасолину, засыпаешь землей и бегом прочь! Не то она тебя догонит. – Посмотрев на мать, он добавил: – Конечно, я слегка преувеличиваю, но это лишь для того, чтобы было понятно.

В два часа дня мы опять отправились в холмы, в сопровождении Поля, большого специалиста по выковыриванию улиток из старых стен или оливковых пней. Целых три часа трудились мы без передышки, накапливая запасы, которые позволили бы нам противостоять грядущей нехватке съестного. К шести часам мы тронулись в обратный путь, нагруженные миндалем, улитками, ягодами лесного терновника, украденными в саду папаши Этьена великолепными синими сливами, к тому же с полной до краев сумкой почти спелых абрикосов, сорванных с одного очень старого абрикосового дерева, которое уже пятьдесят лет упорно продолжало плодоносить в одиноких развалинах заброшенной фермы.

Я заранее предвкушал, как обрадую маму всеми этими богатствами, но оказалось, что Огюстина не одна: рядом с террасой, где она сидела, стоял отец и, запрокинув голову, пил из пористого глиняного горшка в форме петуха, который держал над обращенным к небу лицом.

Я бросился к нему.

Он казался утомленным, его туфли были покрыты дорожной пылью. Он нежно поцеловал нас с Полем, погладил Лили по щеке и посадил сестренку себе на колени. Затем заговорил с мамой так, как будто нас не было.

– Я заходил к Бузигу. Не застал его. Оставил ему записку, в которой сообщил о постигшей нас беде. Затем зашел в больницу навестить полковника и застал там Владимира. Полковника прооперировали, посещения запрещены, переговорить с ним можно будет дней через пять-шесть. Но тогда будет уже слишком поздно.

– Ты заходил к инспектору академии?

– Нет, зато видел его секретаршу.

– Ты ей рассказал?

– Нет. Она подумала, что я пришел узнать, что нового, и сообщила, что меня перевели в третий разряд, – с горькой усмешкой пояснил отец.

– И какова была бы прибавка к жалованью?

– Двадцать два франка в месяц.

Размер суммы произвел на маму такое впечатление, что ее лицо исказилось, как будто она собиралась заплакать.

– К тому же, – продолжал отец, – она сообщила, что готовится мое награждение орденом Академических пальм!

– Ну вот видишь, Жозеф, – воскликнула мама, – нельзя же уволить учителя, награжденного Академическими пальмами!

– Зато, – возразил отец, – из списка на награждение можно вычеркнуть провинившегося учителя.

С глубоким вздохом он опустился на стул, сложил руки на коленях и повесил голову. Маленький Поль громко заплакал.

– Кто это там идет? – вдруг вполголоса произнес Лили.

В конце белеющей среди холмов дороги, где-то в Коле, показалась чья-то темная фигура, которая направлялась к нам быстрым шагом.

– Это господин Бузиг! – крикнул я и кинулся ему навстречу.

Лили бросился за мной.

Мы встретились с Бузигом на полпути к дому, но я заметил, что он смотрит поверх наших голов. Оказалось, что отец с матерью тоже не остались на месте и уже стояли у нас за спиной. Лицо нашего друга сияло. Он сунул руку в карман.

– Держите. – Он протянул отцу черную записную книжку, которую отнял у него сторож.

Мать испустила вздох, который был похож на крик.

– Он вам ее отдал? – спросила она.

– Отдал – не то слово. Вернул взамен на протокол, который я ему вчинил.

– А как с его протоколом на меня? – каким-то хриплым голосом поинтересовался отец.

– Превращен в конфетти. Там у него было целых пять страниц. Я превратил их в конфетти, и теперь они плывут вниз по каналу… В данный момент, – задумчиво добавил он, словно это было исключительно важно, – они должны быть где-то под Сен-Лу или даже в Ла-Пом… Следует это отметить!

Он два-три раза подмигнул нам, подбоченился и расхохотался. Как он был в эту минуту красив!.. Тут я услышал, как стрекочут кругом два миллиона цикад и самый первый одинокий кузнечик летних каникул распиливает в волшебном жнивье серебряный брус.

У нас в доме вина не было, а притрагиваться к священным бутылкам дяди Жюля мама не хотела; но в ее спальне в шкафу в запасе имелась бутылка анисовки фирмы «Перно» на тот случай, если понадобится принимать любящих выпить гостей.

Усевшись под смоковницей, Бузиг налил себе впечатляющую порцию этого яда и принялся рассказывать нам про свою встречу с нашим заклятым врагом.

– Как только я прочел утром вашу записку, я отправился за подкреплением: Бинуччи, такой же, как и я, обходчик канала, и Фенестрель, «фонтанщик», – мы втроем пошли разбираться, в чем дело. Когда я захотел было открыть ту самую дверь (ох, Матушка-заступница, благодарю Тебя!), обнаружилось, что он не додумался снять цепь и висячий замок! Мы обошли имение вокруг, добрались до парадных ворот, и я стал звонить в колокольчик, что тебе монастырский звонарь в колокола. Минут через пять появился разъяренный сторож.

«Вы что, – говорит, – с ума сошли, так трезвонить? Особенно вы!» – ткнул он в меня, открывая дверь.

«А при чем тут я?»

«Потому что за вами кое-что числится и мне есть что вам сказать».

«Скажете потом, начнем с того, что и у меня есть что вам сказать, и я могу уложить это в одно слово. А звучит оно так: „Штраф!“»

Тут он как вытаращит глаза, огромные такие. Даже тот, что барахлит.

«Первым делом, – вмешался Фенестрель, – пройдемте на место преступления. Необходимо зафиксировать правонарушение, добиться от виновного признания и конфисковать цепь и висячий замок».

«Что?» – заорал ошеломленный сторож.

«Не орите, вы нас пугаете!» – прикрикнул я на него.

Мы вошли на территорию поместья.

«Я сейчас вам расскажу про цепь и про замок!»

«Это вы повесили его?»

«Да, это я. А знаете почему?»

«Нет, не знаю. И мне нет надобности это знать, чтобы оштрафовать вас».

«Статья номер восемьдесят два Уложения», – вставил Фенестрель.

Сторож поочередно взглянул на наши фуражки и изменился в лице. Тут вмешался и Бинуччи.

«Да не бойтесь, – сказал он примирительным тоном, – дело вне компетенции исправительного суда. Дальше полицейского участка оно не пойдет. Максимальный штраф франков двести, не больше».