Александра Николаенко - Небесный почтальон Федя Булкин

– Бабушка, ты все же возьми-ка, на! Вот же лупа!

– Да не нужно, Федь, лупы мне, это дедушка…

Совсем ослепла бабушка… Тут и лупа, братики, не нужна, чтоб увидеть, что мальчик стоит и девочка, а не дедушка. То есть я и какая-то девочка. Вот в этой моей матросочке… Хоть это может бабушка разобрать?!

– Ты матроску-то видишь хоть, бабушка? Ты вчера ее только мне купила…

– Вчера.

И когда успели только сфотографировать?.. Что-то тоже весь стал я в бабушку, так, глядишь, сам забуду скоро, ел я бутерброд с сервелатом уже за завтраком или нет? И с одной стороны, конечно, семейной экономике выгода, сервелат в холодильнике так до самого воскресенья и продержится, а с другой стороны, заплесневеет, и вообще неприятно, когда в голове стихи одни только Пушкина навсегда…

– А Царь-Заяц, Царь-Заяц-то, бабушка, вот у этой девочки? Никого не напоминает тебе?

– Это Вася… Федь. Федин Вася.

– Это девочка! А не Вася!

– Нет, я, Федь, про Царь-Зайца-то… Его Васей звали…

Все с сома началось у бабушки, забыла, вкусный был он или нет. Разве может забыть человек, как ел такого сомищу канальского? Ведь один раз в жизни бывает! А теперь вот ей и Царь-Заяц мой – Вася…

Что с ней спорить? Этим стареньким, что трава на черно-белой фотографии зеленой была, не докажешь! Им, что на Луну полетели люди, фотографией кратеров не докажешь…

– А вот тут постарше Федя уже… А тут выпускной… Сорок первый год, видишь, написано? Директор наш Виктор Павлович, Инга Васильевна… Это я… это Федя…

Помню, сдали экзамен последний, Федь, май такой, все в цвету, на ступеньки школы повыскочили… И Брусилов кричит: ПОБЕДА! И мы все: Победа! Победа! Ура-aaaaaaaaa! И ранцы в небо-то… А небо, Федя, такое синее-синее, и от яблонь белым-бело… до победы четыре года… И никто, Федь, кто вот тут, до нее-то не дожили…

…Это Венечка, Федь, Брусилов, друг Федин. Это Волька Ферсман. Они к нам, когда школы объединяли, втроем пришли. Так и звали их: три танкиста. В танке Ферсман сгорел. С фронта ни один из трех не вернулся. Это Поля. Стихи писала она.

– Хорошие?

– Не знаю, Федь… про любовь. Медсестрой на фронт ушла. В нее Венька был насмерть влюблен… Так и говорил: Поля! Я не на жизнь, а на смерть… Так и оказалось, господи, на смерть… Это Тонечка моя Борман. Русские немцы были…

– Борман? Как в Штирлице? Шпионка немецкая?

– Шпионка, Федь. Разведывала, как котят с птенцами лечить, в медицинский поступать хотела. Да какой там… когда они Борманы…

Весь класс, вся страна шпионами да врагами народа набита была. Потому и все на войну пошли, против Гитлера воевать, за свое шпионское дело…

В сорок первом, как война началась, отец Тонькин записался в народное ополчение. А был, Федя, старик стариком, только выхода не было. Один был на всех их, врагов, у фашиста нашего способ исправления биографии – в землю лечь.

– Какого фашиста, Гитлера?

– Их два было фашиста, Федя, тогда, Адольф да Иосиф.

Не знаю такого фашиста, Иосифа. А Адольф – это Гитлер. Я и сам бы убил его! Я бы выстрелил! Вот с рожденья его ненавижу!!!

– Ты бы выстрелила, бабушка, в фюрера? Расстреляла бы из «катюши» его?

– Я бы, Федя, лучше в лицо ему плюнула.

– Это видишь, Федь? Из ранца Фединого уши Васькины вон торчат…

Я еще когда говорил ей, бабушке, что не Райка его привезла, с папиным спиннингом, из-за Вологды, а Царь-Заяц мой просто вечный. Неизменный ЦАРЬ, во все времена…

– А вначале, Федь, когда Федя его с собой в школу носил, все дразнили. А потом он так сказал, что Васька, мол, не игрушка, а талисман. И забудет если дома на какую-нибудь контрольную он его, до контрольной обязательно за ним сбегаем.

И вот правда, Федь. На золотую медаль ведь школу закончил. В геологоразведочный, как твой папка, поступать собирался…

А как уходили они, увозили их, он мне Васю отдал. Только я бы, Федь, его ни за что не взяла, так он хитростью, хитростью! Мне тайком его под подушку…

Так и спас он меня потом, Васька этот… Царь-Заяц. Нас с папой спас. И тебя, Федя, спас. Так считай. Потому что и я тоже с собой Ваську везде брала, на завод, с завода… И вот как-то возвращалась с Тонькой и к ней зашли. А домой пришла – хвать! Ваську у Тоньки забыла. Ладно, думаю, сбегаю все же. Не могла уже и уснуть без него, так привыкла. Пошла. Тут бомбежку, Федь, объявили. До дома Тонькиного не успела дойти, а сзади вот как небо рухнуло… И как в фильме-то, Федя, «Летят журавли», мы с Тонькой внизу стоим, а от квартиры нашей лестница в небо.

В бараки нас потом заселили…

– А Васька?

– А Васька… да вот он, в коляске у папы, Федь… Он его потом у какого-то мальчика на лупу вот эту выменял.

– А ты?!

– А что я? Если б он тут, в Москве, променял его, а он в лагере, Федь, променял его, пионерском…

– Я сейчас! Тут сиди… На! Держи, держи Ваську своего, не реви!

Сама видишь же, мы вернулись…

– Снег, бабушка, бабушка! Просыпайся! Смотри, какой снег!

– Что я, Федя, снега, что ли, не видела?

– Такого еще не видела… этот же сегодняшний, первый…

– Бабушка, а ты спишь?

– Сплю, Феденька, и ты спи, скорей поправляйся…

– Бабушка… а поправлюсь?

– Поправишься, ну а как же? Бог даст, уже в следующий понедельник в школу пойдешь.

Не хочу в школу в следующий понедельник я. Никогда туда не хочу… не хочу совсем… Может, даже и умереть бы лучше мне, чем опять…

– Бабушка?

– Что, Феденька?

– Точно есть твой Бог?

– Есть, а как же…

– Точно знаешь ты?

– Точно знаю.

– Честное пионерское?

– Честное пионерское.

– Бабушка?.. А вот если не поправлюсь я, так умру?.. Возьмет меня он к маме с папой жить, в Город Небесный, с моими оценками?

– Вот поправишься, и исправим…

– А так не возьмет меня все-таки, значит, да?.. Плохо дело… Значит, в Граде Небесном одни отличники?

– Всякие есть…

– Значит, и с тройками тоже берут туда?

– Берут, Федя…

– А с двойками?

– Ну, до двоек мы с тобой, слава Богу, еще вроде не дожили…

В том-то и дело, что дожили… ДОЖИЛИ! Просто я их, проклятых, из дневника для тебя вырываю, бабушка, и за диван… Или на пять исправляю красненьким, чтоб порадовать. Мне же папа велел тебя радовать… я и радую. Как могу…

Бабушка!!!

– Вставай скорей, бабушка! Напиши о мне Богу записку, что болел я, когда умирал! Не успел исправить всего!!! К папе с мамой хочу, а не так!.. Не куда-нибудь, за ворота…

И встает бабушка, лампочку зажгла, ручку взяла, к столу села, пишет.

Слышу, как скребет уже во дворе снег дворник лопатой, тикают за стеной кухонные часики. Кончится завод в них, остальные дальше пойдут, а я к папе с мамой полечу в Град Небесный.

И сквозь сон слышится мне за стенкой, тикают часики… Бог-есть, Бог-есть…