Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

Каким бы жарким ни оказывался день, море всегда было холодильником, откуда время от времени вылетал скептически настроенный промозглый ветерок. Мэри нравилось сознавать, что штат Мэн по сути своей суров и неприветлив: скоро он отряхнется, как мокрый пес на пляже, и скинет с себя всех летних гостей. В просвете между зимами северное солнце жадно сверкало на поверхности моря. Она представила его вытянувшимся и простирающим руки подобно изможденным святым с полотен Эль Греко. От этой мысли снова захотелось рисовать. И заниматься любовью. И думать как прежде – раз уж взялась составлять список, так надо и это упомянуть, – вот только она где-то потеряла свою независимость. Их с Томасом сущности слились воедино. Мэри чувствовала себя купальщицей, чью одежду украли, и теперь она не могла выбраться из этого прекрасного, вытягивающего все соки бассейна.

Прошло пять минут. Можно занять более удобную позу. Она прижалась к насыпи вдоль края лужайки и положила Томаса себе на ноги, вдоль – как будто он еще только рождался и шел вперед ножками. Соорудив из пеленки что-то вроде навеса от солнца, она закрыла глаза и попыталась отдохнуть, но мысли весьма резво и сами собой отскочили к Кеттл, чья холодность вылилась в дочкину непомерную самоотдачу. Мэри вспомнила няню, добрую и любящую няню, которая терпеливо решала одну проблемку за другой и не тащила в детскую секс, искусство, алкоголь и разговоры, а наполняла ее лишь добром и вкусной едой. Неудивительно, что теперь, заботясь о своих детях, она видела себя той няней, которая заботилась в детстве о ней. И она решительно не хотела быть, как Кеттл, которая вообще ни о ком не заботилась. Собственный внутренний мир казался Мэри одновременно чем-то нелепым и необходимым: она не могла выбраться наружу, хоть и видела его насквозь. Мысли о матерях и материнстве извивались и корчились, пытаясь освободить свой рабочий конец из узла, который было невозможно развязать.

Черное море и прохладный бриз почему-то создали у Мэри впечатление, что она все видит очень четко и ясно. Томас спал, а кроме него никто не знал, где она. Впервые за несколько месяцев ей не предъявляли никаких требований, и в этой атмосфере внезапной свободы Мэри смогла оценить воцарившуюся в их семье тропическую атмосферу непроработанной зависимости. Элинор, словно больное дитя, упрашивала Патрика «положить конец ее мукам»; Томас, как заправский рефери, растаскивал своих родителей в стороны, стоило Патрику хотя бы приблизиться к ее равнодушному телу; Роберт вел дневник и держался поодаль. Мэри же очутилась в центре циклона, и ее потребность быть нужной позволяла казаться гораздо более самодостаточной, чем она была на самом деле. В действительности она не могла жить одной лишь славой героической матери, удовлетворявшей самые неразумные требования родных. Ее страсть к самопожертвованию иногда приводила к тому, что она чувствовала себя заключенным-смертником, послушно роющим себе могилу. Если Патрику было необходимо восстать против тирании зависимости, то ей пора было свергнуть тиранию самопожертвования. Увы, хоть Мэри и чувствовала себя изнуренной и монополизированной, любой вызов ее лучшим инстинктам загонял ее еще глубже в эту западню. Недовольство, которого можно было ждать со стороны ревнующего к младшему брату Роберта, в действительности шло от вечно нестабильного Патрика. На беду, любые его запросы вызывали у Мэри глубокое отвращение, хотя она и понимала, что мужу непросто: Томас и Элинор активно подпитывали его чувство собственной беспомощности. Патрик злился, что она балует Томаса, но если уж сыну пришло время обходиться без определенных материнских благ, то Патрику давно пора. Быть может, он не просто созрел, а перезрел и загнил? Быть может, у него началась психическая гангрена и Мэри воротит от запаха разложения?

В тот вечер она не спустилась к ужину, а осталась с Томасом, предоставив Патрику с Робертом самостоятельно биться с разбуженным драконом хозяйской застольной риторики. Еще до ужина, когда Мэри сидела на выцветших розовых подушках мягкого подоконника и стекла эркерного окна блестели, истекая кровью отраженного морем солнца (дети вели себя прекрасно, а Патрик улыбался, потягивая минеральную воду), она чувствовала, что не продержится за столом даже секунды, стоит Генри начать свое обращение к народу. Он решил подробно осветить всю внешнюю политику, двинувшись от Израиля на восток, через постсоветское пространство к народным республикам. Ее не покидало страшное предчувствие, что сегодня он успеет добраться до Северной Кореи. Разумеется, Генри придумал хитрый план, как уничтожить КНДР прежде, чем та уничтожит Южную Корею и Японию. Мэри не желала этого слушать.

После ванны Томас попросился к ней, и она не смогла отказать. Они лежали в обнимку и читали «Ветер в ивах». Томас уснул на том месте, где Крыс и Крот после пикника начали спуск по реке. Когда в комнату вошел Патрик, она очнулась и поняла, что тоже задремала – прямо в очках для чтения и с книжкой в руках.

– Я чуть не подрался с Генри, – сообщил Патрик, расхаживая по комнате со стиснутыми кулаками и все еще думая, куда бы их применить.

– Ох, что за тема была на этот раз? – спросила Мэри.

Патрик всегда говорил, что их эротическая, разговорная и социальная жизнь кончена, что они погрязли в болоте родительской бюрократии. Но вот доказательство обратного: раздавленная и сонная, она охотно ведет с мужем оживленную беседу.

– Северная Корея.

– Так и знала!

– Все-то ты знаешь. Поэтому и можешь себе позволить не спускаться к ужину.

Что бы она ни сказала, Патрику все было не так. Что бы она ни сделала, Патрик чувствовал себя брошенным. Мэри предприняла вторую попытку:

– Нет, у меня просто было предчувствие, что настал черед Северной Кореи.

– Ага, вот именно, так Генри и думает: настал ее черед. Вам надо организовать коалицию.

– Вы повздорили? Или ты решил вместо этого повздорить со мной?

– Мы сошлись на демократическом чуде – возможности остаться при своих мнениях. Генри ненавидит свободу слова, но, отчасти в результате этого, не может открыто признаться в своей ненависти. Он без конца твердил, как нам повезло жить в стране, где человека не могут расстрелять за неверное мнение.

– То есть он хочет расстрелять тебя.

– В точку!

– Прекрасно. Наш отпуск становится все веселее и веселее.

– Веселее? Я думал, чтобы что-то стало веселее, оно должно изначально быть хоть немного веселым.

– Мне кажется, детям весело.

– Ах да, это же самое главное, – с напускным пиететом произнес Патрик. – Я, конечно, намекнул Генри, – продолжал он, расхаживая взад-вперед у изножья кровати, – что внешняя политика, которую проводит нынешнее руководство страны, представляет собой агрессивную экспансию. Что Америка – неправовое государство с президентом-фундаменталистом, которому опасно доверять оружие массового поражения, но этого оружия у США в несколько тысяч раз больше, чем у других стран, вместе взятых, и так далее и тому подобное.