Абрам Рабкин - Вниз по Шоссейной

Сессию открывал Главный Начальник.

Все сказанное им было хорошо известно всему заполненному депутатами залу городского театра.

Зал аплодировал и вставал при упоминании имени Кормчего и аплодировал, не поднимаясь с мест, при сообщении о многочисленных достижениях в самом городе.

В последний раз торжественно назвав имя Вождя, Главный Начальник под гром аплодисментов с шумом поднявшегося зала прошел по сцене и сел на свое место в президиуме рядом с Шендеровым.

Потом были звонкие выступления депутаток-женщин и на свой лад повторяющие их выступления мужчин.

Затем Главный Начальник попросил перейти к конкретным предложениям по подготовке города к Юбилейной Дате и сам объявил свои предложения.

Он предложил убрать с Октябрьской улицы, к сожалению, раньше именовавшейся Костельной, позорящие ее новое название остатки темного прошлого в виде памятников похороненным у костела ксендзам и этого никому не нужного камня с устаревшей надписью.

— Кроме того, необходимо, — добавил он, — заложить строительство стадиона «Спартак», для этого придется вырубить сначала кленовый парк, он слишком старый, а затем, в будущем, снести и сам костел.

После этого конкретного, значительного и в деталях продуманного плана были другие, менее значительные, но тоже интересные предложения.

Многим участвовавшим в этой сессии запомнилось выступление директора швейной фабрики имени Дзержинского.

Доложив об успехах тружеников фабрики в пошиве обмундирования для Красной Армии, он, понизив голос и придав ему душевность, сообщил о своем решении доступным и профильным для фабрики путем украсить город.

— Известно, — начал он, — что в нашем городе развелось много сумасшедших…

Споткнувшись о сдержанный хохот в зале, он постарался исправиться и начал снова.

— Известно, что в нашем городе собралось много сумасшедших!..

Опять хохот в зале.

Наконец он нашелся и, поддержанный Главным Начальником, призвавшим расшумевшийся зал к порядку, изрек просто и ясно — У нас в городе много сумасшедших!

Не наткнувшись на смех притихшего зала, он продолжал:

— И они имеют оборванный вид, чем позорят наш город. Беру на себя обязательство из отходов нашего производства к Великому Празднику сшить им всем новые фуражки!

Главный Начальник, а за ним и весь зал поаплодировали этому предложению.

Уходя с трибуны, ободренный аплодисментами директор швейной фабрики выкрикнул не то в зал, не то обращаясь к президиуму:

— Нужно только обеспечить явку сумасшедших для снятия мерок!

Следующим выступал директор электростанции. Он долго объяснял все сложности работы вверенного ему объекта, связанные с ростом количества потребителей электроэнергии.

— Поэтому, — сказал он, — нужно в период подготовки к Великому Празднику экономно, то есть реже освещать город, чтобы в дни Великого Торжества осветить город на полную мощность так, чтобы трудящиеся почувствовали, что Светлое Будущее не за горами!

Главный Начальник и весь зал поаплодировали оратору.

В этот раз депутаты аплодировали искренне. Потому что нехватка освещения и всякие другие нехватки и трудности были для них делом привычным и ничего не значащим в сравнении с той великой целью, с тем светлым будущим, в которое они верили и в котором пускай не они, но их дети будут обязательно жить.

Потом выступил Славин. Он тоже говорил о светлом будущем — о том, что его приходу не помогут выкрикивания громких лозунгов, а только дело, понятное и доступное каждому, приблизит это время.

— Вот, например, — обратился он к залу, — когда мы недавно отмечали столетие со дня гибели Пушкина, можно было рассказать людям, чго недалеко от нашего города, в Вавуличах, было имение его внучки Воронцовой- Вельяминовой и что это она посадила каштановую аллею вдоль нашей главной Социалистической улицы. Тогда бы и великий поэт стал всем ближе, проще и родней…

По-видимому, что-то неясное было в этом примере.

Главный Начальник нахмурился.

Шендеров закусил губу. Лица остальных членов президиума ничего не выражали.

А Славин продолжал говорить об уважении к истории города и о том, что нельзя сносить тот камень со словами благодарности за кров и хлеб, что дали бобруйчане полякам, бежавшим от кайзеровских войск в мировую войну И что не нужно беспокоить могилы ксендзов у этого камня.

— Я уже не говорю о кленовом парке и о самом костеле, — добавил он и замолчал.

Потом перевел дыхание и, пройдя по безмолвному залу сел на свое место.

…Главный Начальник поднялся над столом, оглядел зал и пошел к трибуне.

— Мы выслушали тут выступление директора городского музея. Вредное выступление, типичное троцкистское выступление, — чеканя каждый слог и наполняя голос металлом, начал он свою гневную речь.

У Славина мучительно заныло сердце, и продолжение речи доносилось до него откуда-то издали, какими-то бессвязными и бессмысленными отрывками.

— …А чего стоит его фраза о каштановой аллее!.. — донеслось до него.

«…Фраза… фраза… фраза…» — повторяющимся странным эхом застряло в сознании Славина непривычное для лексикона Главного Начальника слово «фраза».

Сквозь обрушившиеся на него обвинения и острую жалость к обреченной на снос красивейшей части города, сквозь шум в голове звучало все настойчивей это знакомое слово «фраза». И вдруг он вспомнил торжественные и печальные, как похоронный марш, строчки любимого поэта:

Шопена траурная фраза

Вплывает, как больной орел…

Музыка Шопена осыпала кленовыми листьями могилы ксендзов и горько пахла гортензией.

Жаль было старых кленов и прохладной, отвечающей гулким эхом высоты костела…

— А чего стоит его фраза о каштановой аллее! — продолжал или повторялся Главный Начальник. — Это заявление о каштановой аллее, якобы посаженной дворянкой, родственницей Пушкина, ни о чем не говорит, а только оскорбляет наш зеленхоз, который работает отлично. Пушкина мы ценим и знаем не меньше этого директора музея и разбираемся в творчестве поэта не меньше его. Сопоставление нашей Великой Даты с датой смерти Пушкина явно нездоровое и, я бы сказал, враждебное. Ну а призыв не сносить памятники ксендзам и этот камень с не нужной нам надписью на бывшей Костельной улице, а ныне Октябрьской, названной в честь Великого Октября, накануне Великой Даты звучит явно враждебно и заставляет задуматься, кому служит директор музея Славин.

Это уже был приговор.

Но это было еще не все.

Еще не истекли считанные летние недели, отведенные Славину Временем.

Однажды по дороге в музей он шел, задумавшись, и, опустив голову, разглядывал камни на обочине улицы.

Кое-где, в щелях между камнями, поднимали желтые головки запоздалые одуванчики.