Абрам Рабкин - Вниз по Шоссейной

«Какой стойкий цветок, — думал Славин, — весной первым поднимается и заполняет своим ярким золотым разливом свежую зелень — и последним встречает заморозки, прижавшись где-нибудь к крыльцу старого дома или к доскам забора».

Но до заморозков было еще очень далеко, был разгар лета, цвели тополя, и белый пух, медленно кружась в нагретом воздухе, оседал на садах и земле.

Кто-то окликнул его:

— Дзень добры, пане Славин!

Он поднял голову.

— Дзенькую бардзо за ваши словы на тым конгрессе. Ти ктуже лежать в гробах, и я бэиньдзем модлить сен за вас.

Ксендз, прижав руку к груди и чуть поклонившись, медленно перешел улицу и растаял в зное и тополиных хлопьях.

В этот день в музей приходили Рондлин и мастер Сумейко. Принесли чучело бобра в большом стеклянном коробе.

На задней стенке короба Рондлин, отложив свои государственные заказы, изобразил берег Березины и полузатопленные стволы деревьев.

Был еще плоский, довольно большой пакет.

— Это от меня музею, — сказал Рондлин, развязывая пакет, — я слышал, что это нужно…

В пакете был Маркс, и сторож Головко укрепил его на свободном месте в отделе сельского хозяйства.

На этот раз Маркс из-под кисти Рондлина вышел добродушным и чуть легкомысленным, даже приветливым.

Среди снопов и колосков он выглядел каким-то своим щатковским мужиком.

Ветерок сквозь открытую форточку шевелил колосья, тени от них прыгали по лицу вождя, и он начинал хитро подмигивать.

В начале августа, вечером, перед закрытием музея, пришла комиссия.

Посетителей уже не было.

Славина попросили запереть дверь изнутри и показать еще раз все экспонаты.

Состав комиссии был усилен и обновлен незнакомыми Славину людьми.

Ничего нового комиссия не нашла.

И тут Славин вспомнил, что в прошлый раз забыл показать материалы, не входящие в экспозицию, пока не разобранные, хранящиеся под замком.

…Словно голодная стая, накинулась комиссия на старые журналы.

Замелькали страницы прошлых лет, и послышалось:

— Вот враг народа и вот враг народа! И вот еще враг народа! Хватит, товарищи, не будем больше смотреть!

Все опечатать!

Славина увели из дома ночью.

В городе рассказывали странную историю, в которую хотелось бы верить.

Будто бы на следующую ночь к сторожу музея Павлу Головко пришел Адам и принес много водки.

Степаниды дома не было. Она уже несколько дней обшивала свою знакомую в Титовке и оставалась там ночевать.

Адам принес много водки, а Павел Головко объяснил ему, как ее пьют.

Когда они потом вышли во двор, то увидели, что окна на втором этаже музея светя тся. Оттуда доносился шум вроде пения на разные голоса.

Они поднялись наверх и увидели, что раввин, священник и ксендз, перебивая друг друга, каждый по-своему, нараспев, громко и тревожно молятся, часто повторяя:

— Цодик Славин…

— Цодик Славин…

— Цодик Славин…

Вот и все. Жена Славина пыталась наводить справки.

Ей деловито отвечали: «Осужден на восемь лет».

Потом, через некоторое время: «Осужден на десять лет без права переписки».

Потом: «Осужден на двадцать лет и отправлен в дальневосточные лагеря».

А оттуда: «У нас Цодик Яковлевич Славин не числится».

А его далеко не увозили.

Ведь судила «тройка», что гораздо проще и быстрее. Да и зачем загромождать поезда и прочий транспорт. Даже до Минска. Даже до Куропат.

Под Бобруйском есть прекрасные места с: глухими лесами и песчаной землей. Что он видел и слышал в свое последнее утро?

Какие птицы, потревоженные выстрелами, кружили над лесом?..

…Сизоворонка…

Ракша…

Сивокряк…

Давайте вернемся к Матле!

Туда, на Шоссейную, где старая липа и сад и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов.

Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьет модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы.

Чудесная улица эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней. И неистовым букетом, согревая и утешая меня, снова зацвели маленькие домики, деревья, заборы и калитки, булыжники и печные трубы…

Какую великую ценность возвращает мне Шоссейная!

Я вновь иду по Шоссейной, заглядываю в окна, прикасаюсь к шершавым ставням и прислушиваюсь к далеким голосам ее знаменитых обитателей…

Спасибо тебе, Шоссейная! Спасибо тому короткому времени, когда ты была мирной, и в воскресные дни, направляясь на базар, обозы из Каменки и Деднова останавливались недалеко от кино «Пролетарий», и хозяйки из соседних домов щупали кур и, весело торгуясь, покупали сметану и яйца.

…Проехал обоз, и бродячий пес укладывается подремать на разогретой ленивым солнцем отдыхающей булыжной спине Шоссейной…

Я иду по улице моего детства, держась за твою сильную руку, мой папа.

У нас так мало времени, чтобы быть вместе. Торопись, торопись рассказать мне все. Я запомню.

Я с тобой, моя красивая и молодая мама. Не плачь. Еще рано.

Дай мне прибежище, Шоссейная улица того времени, когда беды еще не обрушились на тебя.

Я кланяюсь твоим уцелевшим домам и твоим растаявшим во времени обитателям.

…Какие люди живут на Шоссейной! Какие знаменитости!

Смотрите, полюбуйтесь, какие колеса создает 1Йошка-колесник!

Что гам скрипки Страдивари!

Знаете, что такое настоящее колесо, сработанное руками Йошки-колесника? Это сложнее и, конечно, прочнее любой скрипки, это — целая песня, которая начинается со ступицы — центра колеса. Для ступицы нужно могучее дерево, нужен выдержанный и пропаренный в печи дуб.

Потом в созданной ступице нужно продолбить отверстия и с великим мастерством вогнать туда спицы.

А спицы? Для спиц нужно певучее дерево. Нужен ясень.

Спица должна быть ладной, стройной и прочной. А для ломовых извозчиков — особо прочной.

Недаром круглый ясень сушат и выдерживают годами, прежде чем мастер придаст ему нужную форму.

Теперь дело за ободом.

Знаете деревню Балашовку?

Видимо, сам лесной бог навалял недалеко от нее огромное множество колод и научил мужиков делать из них ободья и везти их в город к Йошке-колеснику.

И берет Йошка-колесник этот пахнущий мореным лесом обод и кладет на станок-колесню. И по какому-то только ему ведомому наитию натягивает обод на спицы.

Тут нужна музыка души и радость создания. Такого хватает на одно, от силы два колеса в день.

Но это еще не все.

Готовое колесо нужно оковать металлической шиной, набить на ступицу два обруча и вдеть в нее втулку.

Тут нужен кузнец, и не лишь бы какой, а единой с тобой души, так, чтобы готовое колесо было спето в один общий голос.

Для этого нужен, конечно, сам Хаим-Йоше.