Абрам Рабкин - Вниз по Шоссейной

Последние ее слова прозвучали в хоре. К ней присоединились ее сестры и их мужья.

А он все молчал.

А они все: Гершн с Фан ей, Раиса с Лейзером и Матля без Мейши, потому что Мейша в тот день был в Сновске, — навалились на него, расписывая сладкую жизнь, которая его ожидает.

А он молчал.

А потом громко, но не срываясь на крик, сказал им все, что думал об их не нужной ему заботе и о том, что из Бобруйска он никуда не уедет, останется в городе, а когда они, раскрыв рты, заикаясь, попытались что-то возразить, сообщил им самое главное.

Он сказал, что будет работать у Хазанова в санэпидотряде и если спасет от смерти хоть одного человека, то это будет нужнее и правильнее, чем женитьба на стародорожской невесте.

И тогда все его тетки, побагровев в щеках и чуть ли не размахивая грушевидными носами, подняли руки к потолку и, поддержанные двумя мужьями, стали поносить его и кричать: «Безумец! Безумец!».

На столе стояла картошка. Она еще не остыла. Он запустил в них этой картошкой и под крики: «Безумец! Безумец!» — ушел из их дома.

Он еще не стал моим отцом, порывистый и отчаянный Исаак, но я уже горжусь им.

Пусть они кричат: «Безумец!» Пусть потом, качая крашенными луковой шелухой головами, будут рассказывать о своем ненормальном племяннике и с обидой вспоминать, какой горячей была брошенная в них картошка, и снова повторять: «Безумец! Безумец!»

Им не дано было понять его.

Генералам совсем ни к чему было лечить военнопленных.

Удобней было использовать эту эпидемию как союзницу в истреблении красных, и вряд ли бы город, а за ним и мир узнал о том, что происходит в лагере.

Но коменданту крепости понадобился стекольщик, а в городе нашлись люди, которые знали, кого послать в крепость.

Его звали Пиня Золотин.

Он стеклил служебные помещения, улыбался и напевал, быстро сходился с людьми и дарил им на память листовки, которые проносил в своем рабочем ящике.

Это он рассказал городу о том, что происходит в лагере.

Его потом расстреляют, но город сумел добиться у генералов права послать в крепость санэпидотряд.

Отряд оказался в аду. Они выносили мертвых и отделяли больных от еще здоровых.

Они сами похоронили мертвых, потому что комендант крепости поручик Дьяковский заявил, что солдаты польской армии не будут хоронить дохлых собак.

Больных нужно было лечить, но генералы не дали лекарств. И отряд отправлял в город своих посланцев, и они приносили с собой скудные крохи, которые мог собрать разоренный город.

Однажды с посланцами в лагерь пришла худенькая девушка, почти девочка. Она доставала из карманов осеннего пальто мерзлую клюкву, согревала ее дыханием и подносила к опаленным горячкой ртам.

И доктор Угорская, заглядевшись на нее, на то, как она, дрожа от холода и мерцая огромными глазами, пробирается среди мечущихся в бреду, наклоняется над ними и кормит их прохладной клюквой, сказала:

— Вот Милосердие идет по этому аду.

Девочка осталась в отряде и, возвращаясь из города, приносила в карманах мерзлую клюкву.

Ее почему-то все звали по фамилии — Минькина.

Когда она умерла, заразившись тифом, сказали:

— Умерла Минькина.

Умирали врачи и фельдшера. Но оставшиеся в живых, сменяя друг друга, возвращались в лагерь.

Однажды Исаак в свое ночное дежурство проходил через казармы в лазарет. Чей-то слабый голос хрипло повторял:

— Пить… пить…

Исаак напоил окровавленного человека, и тот рассказал ему, что кто-то донес, что он комиссар, и теперь полевые жандармы «канарки» каждую ночь избивают его, требуют сознаться и назвать номер части.

Спасительная мысль пришла сразу.

— Вы тифом болели? — быстро спросил Исаак.

— Да, — ответил избитый.

Утром он как тифозный больной был помещен в палату возвратного тифа…

Об этой палате в бывшем каре дисциплинарного батальона и об одной заколоченной в палате двери следует сказать особо…

Лазарет, устроенный санэпидотрядом, был спасительным островком в аду лагеря военнопленных. Сюда, опасаясь тифа, не врывались «канарки», и даже любитель ночных расстрелов комендант лагеря поручик Серба обходил лазарет стороной.

В лазарете в палате возвратного тифа одна из двух имеющихся дверей была заколочена.

…Однажды ночью в помещении бывшего цейхгауза, ставшего моргом, о чем-то договаривались шесть человек…

Перечитывая снова и снова скудные материалы о лагере военнопленных и санэпидотряде, я встречаю там имя моего отца. И, обращаясь душой в ту дальнюю даль, подхожу к нему близко и шепчу:

— Ты молодец, Исаак. Я горжусь тобой.

Я шепчу эти слова потому, что те шестеро, во главе которых стал Исаак, тоже говорят шепотом.

О том, что они задумали, нужно говорить только шепотом, и об этом не должен знать, кроме них, никто. Даже товарищи по санэпидотряду.

Рассказывают, что на Костельной улице, ближе к реке, жил одинокий, очень старый, но по-молодому осанистый человек. Толком никто не мог рассказать, кем он был раньше, где его корни, есть ли у него родственники. Кто-то будто бы точно знал, что некогда он был священником, но другой кто-то утверждал, что был он офицером, и уточнял — военным инженером.

А одна давно вышедшая на пенсию учительница, влюбленная в род Пушкиных, уверяла, что он близкий родственник внучки Пушкина Воронцовой-Вельяминовой.

Обычно в Бобруйске докопаться до истины нетрудно: подойдут и в лоб спросят, — попробуй отвертись. Но тут особый случай — слишком молчалив и как-то недоступен был этот стройный старец.

В определенные годы, заинтересуйся им определенные люди, все бы рассказал этот бывший, но он не дожил до этих лет.

…Этот молчаливый осанистый старец однажды задолго до наступления комендантского часа пришел в один дом на Скобелевской улице и передал одному человеку, который нисколько не был удивлен его приходом, какой-то план и ушел.

А потом доктор Угорская, вернувшись в лагерь из города, тайком передала одному пленному письмо, из которого тот узнал, что в крепости существует тайный подземный ход из часовни дисциплинарного батальона под Слуцкие ворота на тот берег Березины. Узнал он также, что часовня соединяется с казармой через заколоченную дверь в палате возвратного тифа.

Пленный, получивший это письмо, уже подружился с Исааком, и разговор их был недолгим.

— Будь за главного. Подбери надежных людей, проверьте эту дверь, потом найди меня.

Исаак нашел надежных фельдшеров и писаря, который мог списать совершивших побег как умерших от тифа.

А заколоченная дверь в палате возвратного тифа действительно вела через часовню под Слуцкие ворота к Березине, к свободе и своим.

…Первым пошел тот, спасенный Исааком от ночных избиений человек. Он обнял Исаака и сказал: