Ричард Руссо - Эмпайр Фоллз

Хорас вытер салфеткой стойку там, где с бургера капнуло жиром, и сдвинул колоду.

— Тебе придется долго жить. Черт, нет, это мне придется долго жить, — сказал Хорас, наблюдая, как Уолт сдает карты, и безмятежно дожидаясь окончания раздачи, прежде чем взять их в руки. Он вел себя как человек, изучивший эту игру досконально, и самой большой трудностью для него было скрывать скуку, притворяясь опять и опять, будто ему невдомек, чем закончится партия. И наоборот — когда сдавал Хорас, Уолт подхватывал каждую карту на лету, нетерпеливо впивался в нее глазами, словно играл впервые.

— Не-а. — Уолт перекладывал карты из раздачи и так и эдак, пытаясь вычислить, как выстроить комбинацию — по масти или значимости, — чтобы наверняка победить. — Я твой лучший друг, Хорас. Ты просто этого не понимаешь. И не только это. Еще ты не понимаешь, кто твой злейший враг.

Хорас, которому обычно было достаточно переложить одну-две карты, чтобы из его раздачи образовалась комбинация, закатил глаза, повернулся к Майлзу и спросил тоном человека, заранее знающего ответ:

— И кто бы это мог быть, Перри? — В эту игру он тоже играл не раз.

Уолт кивком указал на Майлза и снова никого не удивил:

— Командир, кто же еще. Ты постоянно ешь его бургеры и скоро станешь похожим на него, если, конечно, инфаркт не хватит тебя раньше.

— Хочешь кофе, Уолт? — спросил Майлз. — Мне всегда легче слушать, как ты порочишь мой бизнес, предварительно раскрутив тебя на восемьдесят пять центов.

— Побольше бы тебе таких клиентов, как я, — ответил Уолт, швыряя двадцатку на стойку. В числе многого прочего, бесившего Майлза в Матёром Лисе, была его навязчивая привычка расплачиваться крупными купюрами. Иногда он пытался заставить Майлза отсчитать сдачу с сотни и блаженствовал, когда Майлз отназывался. — Чашка кофе, она обходится тебе… во что? В десять центов? Пятнадцать? А берешь ты за нее почти доллар, так? Это же восемьдесят пять центов прибыли. Недурно.

Майлз налил игрокам кофе и с двадцаткой Уолта направился к кассе. Не было никакого смысла уличать Матёрого Лиса в прихотливости его арифметики. «После того как я подолью вам кофе раз пять, сколько я выручу?»

Дверной колокольчик снова звякнул, и в ресторан вошел младший брат Майлза с газетой, зажатой под мышкой изуродованной руки. Увидев Уолта Комо, он уселся на противоположном конце стойки. Когда Майлз налил ему кофе, Дэвид, читавший первую полосу, поймал взгляд брата, затем покосился на Уолта и снова уткнулся в газету. Обычно братья отлично понимали друг друга, особенно когда оба молчали. На сей раз молчание Дэвида предполагало, что Майлз вернулся из отпуска таким же дураком, каким уехал.

— Ты сегодня задашь жару, — сказал Майлз, имея в виду частную вечеринку, которую Дэвиду предстояло обслуживать. — Я привез тебе пару банок лобстера для соуса.

Дэвид кивнул, наливая молоко в кофе здоровой рукой.

— Объясни наконец, почему ты пускаешь его сюда?

— Отказывать в обслуживании противозаконно.

— Убивать тоже. — Дэвид перевернул газетную страницу. — Тем не менее это было бы изящным решением проблемы.

Майлз попытался представить себе это «решение». Положим, ему удастся раздобыть револьвер, но кем должен быть человек, чтобы приблизиться к другому человеческому существу — пусть даже к Уолту Комо — и принести в мир еще одну смерть? Не Майлзом Роби, заключил Майлз Роби.

— Эй, — окликнул Дэвид брата, когда тот двинул обратно к грилю, — спасибо за лобстера. Как там на Винъярде?

— Похоже, Питер и Дон хотят разбежаться, — сообщил Майлз.

Дэвид не удивился, не заинтересовался. К дружбе бывших однокурсников он был равнодушен — возможно, потому, что сам он не учился в высшем учебном заведении, если не считать одного семестра в Кулинарном институте штата Мэн.

— Но я не уверен, — продолжил Майлз. Мысль о разводе Питера и Дон вгоняла его в тоску, с этим трудно будет свыкнуться. Он и с мыслью о собственном разводе до сих пор не свыкся. — Может, мне просто почудилось.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал Дэвид, не поднимая головы от газеты.

Майлз растерянно припоминал. Ему задали вопрос? И не один?

— Как… там… на Винъярде?

— Ах да, — откликнулся Майлз и тут же подумал, что именно на это его будущая бывшая жена все время жаловалась: он никогда ее по-настоящему не слушает. Двадцать лет он старался убедить Жанин, что это не так или, по крайней мере, не совсем так. Не то чтобы он пропускал мимо ушей ее вопросы и просьбы. Скорее, они провоцировали ответы, которых она не ожидала. «Я не игнорирую тебя», — твердил Майлз, на что у нее была одна реплика: «А выглядит так, будто игнорируешь».

— Ну? — потребовал ответа его брат. Насчет Винъярда.

— Как обычно, — сказал Майлз. Из всех мест в мире, которые были ему не по карману, Винъярд нравился ему больше прочих.

— Знаешь, что тебе нужно, командир? — громко заговорил Уолт, чтобы его было слышно на другом конце стойки. Каждый раз, проигрывая Хорасу очередную партию в джин, он выступал с предложениями по реформированию «Имперского гриля».

— Что, Уолт? — вздохнул Майлз, насыпая соль в солонки.

— Завязывай ты с этим пойлом и начинай подавать кофе «Грин Маунтин».

Себя Уолт числил человеком передовым, мгновенно подхватывающим все новое и высококачественное. В своем фитнес-клубе, куда он без устали заманивал Майлза, суля выдающуюся мускулатуру, Уолт недавно завел новшество, белковые протеиновые коктейли, и полагал, что и в «Гриле» на них набросятся. Майлз, разумеется, отвергал подобные идеи, лишь укрепляя Уолта в убежденности о патологической замшелости Майлза, которому на роду написано управлять замшелым ресторанчиком. Уолт высказывал эту мысль практически ежедневно, впрочем оставляя без ответа вопрос: почему он, человек прогрессивный во всех отношениях, предпочитает проводить столько времени в этом замшелом заведении?

— Спорим, вслепую ты на вкус эти два кофе не различишь? — сказал Хорас, обычно принимавший сторону Майлза в подобных диспутах, тем более что сам Майлз крайне неохотно отбивал эти нескончаемые атаки на свое личное мировоззрение.

— Издеваешься? Кофе «Грин Маунтин»? Колоссальная разница, — ответил Уолт.

Опять звякнул колокольчик, Майлз обернулся и на сей раз увидел свою дочь, а значит, если ее никто не подвез, она всю дорогу топала от реки по Имперской авеню, а он даже не вышел ей навстречу. Майлз вдруг разнервничался. С тех пор как они с Жанин расстались, между ним и Тик тоже образовалось расстояние, и он давно пытался понять, в чем тут дело. Он бы не обиделся на дочь, сочти она его за предателя, когда он согласился развестись с ее матерью, но вроде бы она так не думала. Тик с самого начала понимала, что инициатива исходила от Жанин, и с матерью обходилась куда суровее, чем с отцом, настолько суровее, что Майлз из чувства справедливости был вынужден напомнить ей: тот, кто хочет развода, необязательно главный виновник матримониального краха. Он подозревал, что перемены в их отношениях скорее связаны с ним, а не с дочерью. Начиная с весны Тик постоянно уворачивалась от его пристального внимания. Разумеется, она взрослела, превращалась из ребенка в юную женщину, и с ней что-то происходило, чего он не понимал, да его вмешательства никто и не требовал. И все же его беспокоило, что он не держит руку на пульсе. Слишком часто ему страшно хотелось увидеть ее, словно только физическое присутствие Тик могло унять его отцовские тревоги, но когда она появлялась, то вовсе не походила на девочку, за которую следовало столь отчаянно переживать. Неделю на Винъярде они провели замечательно, и к концу отпуска Майлз более чем когда-либо с тех пор, как он и Жанин разъехались, ощущал себя на одной волне с Тик. Но по возвращении домой чувство разобщенности нахлынуло с новой силой, и когда дочери не было рядом, ему уже мерещились всякие ужасы. Вот и сейчас, вместо того чтобы обрадоваться, Майлз перемалывал в голове альтернативный сценарий: хриплый визг шин где-то за квартал от ресторана; безжизненное тело Тик на асфальте; автомобиль мчится прочь, волоча за собой ее огромный рюкзак. Чего не произошло, опомнился Майлз, торопливо проглатывая панику.