Алексей Винокуров - Ангел пригляда

Но дайте срок, настанет время – и поползут они перед ним на карачках, молить будут, чтобы простил, пощадил. А его кто-то прощал, щадил? Сколько себя помнит, с самого детства кругом одни враги – клейма ставить некуда… Сколько ему крови попортили, сколько он горьких слез пролил, пока другие в ребячьи игры играли: котов душили да ящерицам хвосты отдирали, чтобы посмотреть, как из дергающегося живого хвоста новый зверь вырастет.

А он уж тогда знал, что не вырастет хвост и кот не воскреснет, тогда уже готовился к великой миссии, думал, как единым махом гнидам отомстить – всем вместе и каждой в отдельности. Хотя, конечно, по-большому-то, по-государственному, он им благодарен быть должен – из-за них нарастил он на сердце корку толстую, непробиваемую, которая есть основа всякого великого человека. Да по-настоящему великого, а не какого-то там писателя-художника-музыканта, которого только по виду уважают и ангажемент дают, а на деле ничего не остается, кроме как презирать за гнуснопакостное его пиликанье, игру на нервах и на мозгах. Нет, не прощать никого и никогда, кроме самого себя, – даже вышестоящих, они-то никого не прощают. И потом, кто такой вышестоящий? Вчера он вышестоящий, завтра – нижестоящий или вовсе нет, корова языком слизала. Как китайцы говорят: сегодня император ты, завтра – я. Завтра, и присно, и во веки веков – вот чего он хотел на самом деле, самому императором стать. Или президентом, что в наших условиях одно и то же. Да, был он велик, могуществен, но все равно стоял за спиной, на второй роли, мир не знал его, а враги ненавидели и норовили укусить побольнее. Если же станет он президентом…

Андрей Сергеевич даже зажмурился от ослепительных перспектив. Да, хотелось стать президентом, очень хотелось, а еще того больше хотелось стать императором. Среди своих он, конечно, считался либералом. Особенно укрепил его репутацию тот случай с врачом, когда не порвал он эскулапа в мелкую пыль, а только лишь отъездил по самое не могу, что, конечно, было знаком великого с его стороны либерализма, гуманности и просвещенности. Но и самый последний либерал, если вдуматься, не прочь стать президентом и императором, Да что там не прочь, только о том и мечтает, спит и видит, гадюка, а сам гранты да печеньки из госдепа тянет. Но он не таков был, конечно, он из правильных был либералов, системных, в грантах не нуждался, своего, кровного хватало, его сам Рыжий уважал, а Рыжий абы кого уважать не станет, это надо такие иметь деньги, такую власть… И он имел и то, и другое. Но, как случается с человеком высокоразвитым и высоко поднявшимся, был он перфекционистом, то есть хотел все вообще деньги на свете и всю власть себе одному.

Получить это естественным путем, то есть через интриги и перевороты, было невозможно – бдила черная силовая башня, готовила своего кандидата. Да и сам президент – да славится он в веках, чего уж там – хоть и выглядел со стороны безобидно, тихо, как бревно в африканском болоте, мог в любой момент лязгнуть крокодильими челюстями, сдавить так, что глаза до яичницы вылупятся, брызнет из них сукровица, зашипит на сковороде. Нет, человеческим путем всю власть не взять, а вот при посредстве высших сил этот номер, пожалуй, можно было исполнить. У вражьей башни, конечно, свои имелись козыри в рукаве, но против такого туза все козыри – шестерки.

Так думал Андрей Сергеевич, садясь в бронированный лимузин, защищенный от прямого попадания не только автоматной очереди, но и от противопехотной мины, да и, что греха таить, даже противотанковую гранату выдержала бы его ласточка с неизменным мрачным водителем за рулем. Предыдущего, из ФСО, пришлось сменить – уж больно любопытен был, все слушал да смотрел. Но не пошло ему на пользу – отравился, бедняга. То ли грибков поганых на службе накушался, то ли чайку не с тем полонием выпил. На его место, конечно, другой пришел, и тот ножки протянул от скоротечной какой-то болезни. А уж третьего догадливое руководство Федеральной службы охраны предложило самому Андрею Сергеевичу выбрать, чего попусту сотрудниками бросаться. А он не гордый, он и выбрал. И такой это по случайности оказался верный человек, что прикажи ему хозяин, он не только врагу, но и всему свету горло бы выгрыз. Вот с такими Андрей Сергеевич чувствовал себя уверенно, спокойно, с такими можно было делать большие государственные дела, не боясь, что в спину тебе вонзят микрофон для подслушивания или, еще того не легче, видеокамеру.

Конечно, отношения между башнями были трудными и замысловатыми. Тут имелась сложная многоуровневая система сдержек и противовесов, осталась в наследство от предыдущего хозяина, который по виду был демократом и человеком, а по сути все равно президентом – ну, может, кровушки пил чуть меньше, чем положено, ну, так за то его и не любили. Если ты власть, так будь любезен, соответствуй, чтоб люди тебя уважали, а дешевого популизма нам не надо, и без того знаем, что и кому лизать…

Да, так все эти сдержки, противовесы и рокировочки исправно выполняли свои функции – две башни люто ненавидели друг друга, а между ними блуждало всевидящее крокодилье око и имело от всякого столкновения свой гешефт. Однако война войной, а в главных вещах башни объединялись. Ибо тайны, в которые были они вовлечены, было даже невозможно себе вообразить. Правда была так страшна, что никакой Асанж, никакой Сноуден, да и никто вообще не решился бы ее озвучить. Такие черные пустоты крылись за всем их существованием, что все остальное меркло перед ними. Бездны, бездны открывались всякому, кто имел возможность заглянуть за высокие эти стены. Глядеть в эти бездны было все равно что в перерезанное горло: ничего не видно, только кровавый туман висит над бескрайним полем, когда-то залитым солнцем, зеленым когда-то… И всякий, кто туда заглянул, переставал уже быть человеком или попросту погибал. Если бы тайны эти вышли на поверхность, власть башен не продержалась бы и суток. И не потому, что возмущенный народ не стерпел – стерпел бы, он все терпел, ему ни до чего не было дела, – но ударили бы из всех ракет, изо всех ядерных боеголовок онемевшие от отвращения и ужаса наши западные партнеры. Но никто не знал и никогда не узнает, тайны хранились свято, хранились насельниками обеих башен.

Из них изо всех, кажется, один Андрей Сергеевич сохранял в себе еще что-то человеческое, да и то благодаря дочке. Тот, кто страдает, не может не сострадать, думал он о себе. Тот, кто сострадает о ближнем, может сострадать и о дальнем. Так и он – сострадал народу, звал его про себя несчастным быдлом, где главным было слово «несчастное», ну, а то, что быдло, так оно испокон таким было. Из песни слова не выкинешь, и не он это придумал, вот так-то.