Виктор Ерофеев - Мужчины

Что есть у русских, кроме икры? Будь я поляком, я бы спросил русских: «Почему вы не можете делать такие телевизоры, как японцы, если вы считаете себя великой нацией?» И я бы послушал, что бы они мне ответили.

Будь я поляком, я бы не верил в то, что у русских есть литература. Литература? Какая литература? Пушкин писал гадости о поляках, Гоголь писал о поляках страшные гадости, Достоевский — это вообще рупор русского самодержавия, тоже ругал поляков… Только Герцен был в этом смысле ничего , да еще маркиз де Кюстин.

Будь я поляком, я бы перевел антирусские письма Кюстина на польский язык и раздал бы каждому школьнику в день конфирмации в качестве подарка.

Будь я поляком, я бы считал аборт русским изобретением.

Будь я поляком, я бы не верил ни в какие перестройки, потому что бы знал с самого начала, что не они себя освободили от коммунизма, а просто-напросто у них все развалилось под давлением американцев.

Будь я поляком, я бы читал статьи о русских киллерах и радовался российскому беспределу. А если бы у меня угнали машину, я бы решил, что это сделала русская мафия, и не ошибся бы.

Будь я поляком, я бы радовался войне в Чечне, потому что она показала, что русская армия — слабая армия. Впрочем, она только делает вид, что слабая, и они специально там убивают самих себя, чтобы усыпить мою польскую бдительность.

Если бы я был не просто поляком, а президентом Польши, а в Польше президентом может быть любой простой человек, я бы не только стал членом НАТО, но попросил бы американцев разместить у нас свои ядерные боеголовки, чтобы русские боялись нас, как в XVII веке.

Будь я поляком, я бы сначала стал распространять католицизм в России, но потом бы понял, что это безнадежно, и отозвал бы своих людей.

Будь я поляком, я бы сказал этим русским, которые написали обиженные статьи (по поводу избиения русских пассажиров польской полицией на Варшавском вокзале — случай архетипический), и их руководству: «А вы бы стали разбираться, кто прав, кто виноват, если бы у вас в Москве на Казанском вокзале одни китайцы обворовывали других китайцев? Ваша милиция, наверное бы, всех отправила сразу в ГУЛАГ на десять лет?» И русским нечего было бы мне ответить, потому что они относятся к китайцам так же, как мы к русским, хотя это несправедливо, потому что китайцы умеют работать, а русские — нет.

Будь я поляком, я бы очень просто доказал русским, что у них нет ни совести, ни исторической памяти. Я бы провел в России социологический опрос, из которого бы выяснилось, что не больше пяти процентов русских знают о существовании Катыни, а о том, что там произошло, знают еще меньше. Они до сих пор уверены, что виноваты немцы. Только я бы никогда не поехал в Россию, потому что мне там делать нечего.

Будь я поляком, я бы думал, что русские только и делают, что думают о Польше. Я бы думал: вот глупая страна, у них много других дел, а они думают только о Польше. О том, как бы нас заново завоевать.

Будь я поляком и у меня бы была дочь, которая бы сошла с ума и решила бы выйти за русского, я бы ей сказал, пусть она лучше выходит за немца или, на худой конец, за еврея.

Будь я поляком и редактором газеты вроде «Жиче Варшавы», я бы запретил печатать информацию о погоде в Москве, потому что Москва — это не то место, о котором полякам нужно знать погоду на завтра.

Ну и т. д.

Новое поколение русских создало почти параллельный «кацапу» самостоятельный образ «совка», общественно-национальную модель, с большим акцентом, правда, на социальной и конкретно советской, нежели национальной сущности. Разница между «кацапом» и «совком» в том, что в последнем случае существует некоторая надежда на выход из образа, по крайней мере в перспективе.

Русские, со своей стороны, исторически создали довольно симпатичный образ поляка (в противовес официозному имиджу, изготовленному русской бюрократией). Даже славянофилы участвовали в его создании, malgré eux-même, как это случилось со Страховым в его злополучной статье «Роковой вопрос». И Страхов, и Бердяев (написавший в начале века эссе о национальных характерах русских и поляков), и многие другие подчеркивали индивидуализм, рыцарский дух и более высокий тип цивилизации как соблазнительные константы «польщизны».

В России особенно притягательным стал образ Польши со времен хрущевской оттепели до победы «Солидарности». Целое поколение «переболело» любовью к Польше как проводнице западных ценностей (кино, джаз, театр). Особую роль сыграл издаваемый на русском языке журнал «Польша».

Русские искали в Польше Запад, а нашли симпатичную для себя страну, имеющую чувство иронии, юмора и отваги. Каждая красивая русская девушка утверждала, что ее бабушка была полькой. Мифическая польская бабушка была знаком не только утонченной красоты, но и аристократизма.

К сожалению, все это уходит в прошлое. Теперь впервые, может быть, с начала XIX века наметился резкий спад интереса к Польше. При прямом контакте России с Западом безответная любовь русских к Польше (что-то похожее на традиционную любовь поляков к Америке) сменилась более ровным, в меру дружеским чувством Русские не видят больше каких-либо значительных польских достижений в культуре. Польское беспокойство по поводу политической самостоятельности вызывает у них ироническую гримасу: «Зачем вы нам нужны?» Кроме того, Восточная Европа в целом у новых русских вызывает аллергию как нечто второсортное. Постепенно складывается далеко не романтический образ поляка — «полячка» (с обидно уменьшительным, несколько уничижительным суффиксом), которого в основном занимают «мелочи», но который по-прежнему считает себя ключевой фигурой, кичится, важничает и суетится.

Если Россия политически не обанкротится и экономически станет на ноги (а это возможно), то она уже в начале XXI века впервые на Польшу посмотрит высокомерно, как на что-то «незначительное» (сейчас такое отношение уже наблюдается, например, к Болгарии). Психологически России это будет приятно сделать. Так отвергнутый когда-то любовник, разбогатев и ощутив свой мировой масштаб, смотрит при встрече на свою бывшую пассию, которая (выйдя замуж за другого) живет достойно, скромно, но не слишком весело и интересно.

Евтушенко — имя нарицательное. Может быть, это самое нарицательное имя в истории русской поэзии. Это не комплимент и не осуждение. Это феномен.

Автобиографический роман «Не умирай раньше смерти» обнажает истоки евтушенковской нарицательности. Евтушенко — герой многожанрового спектакля, эклектичного действия, где любовная мелодрама соприкасается с политическим фарсом, социальным шоу, метафизическим водевилем, светской хроникой, наконец, комиксом Евтушенко — ласковая душа массовой культуры. Это герой-любовник, шармёр, галантный ухажер, эротический победоносец, перед которым трудно устоять любой женщине, потому что он знаменит, искренен и не жаден. Он не любит ни Лолит, ни проституток, он жаждет побеждать, хочет преград, не любит извращений, он любит любить классически.