Виктор Ерофеев - Мужчины

— Я начинаю волноваться. Не случилось ли с ним что-нибудь?

Знаменитый иностранец смеялся, узрев вечные черты русской субстанции hic et nunc. Я понимаю это иностранное удовольствие.

Я рассказал анекдот московскому правозащитнику, живущему в Англии, но он не понял «бандитского» юмора и очень расстроился за Россию. Мы с ним проспорили до утра, как какие-нибудь братья Карамазовы.

В анекдоте несомненна симпатия к бандитам. Происходит психическое «окучивание» экстремистских мачо. Сочувствуя клиенту, киллер попадает в водоворот парадоксальных идей-чувств, которыми и славится русский народ. Смех — радость узнавания.

Однако смысл анекдота не в киллерах, а в запоздавшем клиенте. По исторической логике вещей им, как установлено следствием, оказался Иван-дурак.

Раньше в России любили придурков. Придурки были украшением жизни. Они заворачивали в глубину, под покров государственности, в пучину негласного сопротивления. Иван-дурак — наполовину дурак, наполовину прикидывающийся дураком — придурочный , сладкий герой — раскрепощал мозги своим неординарным поведением. Он жил вопреки заведенному порядку. Порядок был, по всеобщему мнению, плохим порядком. Он противоречил чему-то существенному.

Но придурок, в конце концов, не справился со своей миссией. Он оказался слишком созерцательным , восточным героем. Действительность подмяла его под себя. На место Ивана-дурака в России пришли бандиты. С диким мясом загулявшей энергии. С динамитом. В народе растет восхищение их профессионализмом.

— Они психологически все так тонко рассчитали! — с мазохистским подъемом говорит мне чудом уцелевшая свидетельница памятного взрыва на московском кладбище.

Мода на бандитов — не просто мода, а составная часть мечты вырвать с корнем из себя Ивана-дурака, самому стать боссом боссов хотя бы в виртуальной реальности. Жить сильной жизнью. Шампанское, риск, погоня — всегда в цене. И чтобы тебя боялись. И чтобы за твоим негромким словом стояла человеческая жизнь.

Романтизация, героизация бандитов — постоянно творимая легенда культовых фильмов. Бандит — активист, который не ждет милости от природы. Его «одушевление» как подсознательная рекомпенсация страха закономерна в разных культурах. Но если в Америке Бонни и Клайд — прорыв пуританской морали, то в России бандиты — маяки новой жизни.

Это опознаваемые символы ее конкретной неопознанности. В сегодняшнем бандитизме Россия ударилась об историческое дно. Страна обнажилась, сбросив старое маскарадное тряпье. Голая Россия — без инородцев, идеологий, штанов — незабываемое зрелище. Она прикрывает свой срам пуленепробиваемым жилетом. С бандитских разборок начинается российское рыцарство. Национальное по форме, сильно задержавшееся по срокам. Но виновник отставания уже замочен . Теперь бандит, составляя свой кодекс чести, творит отечественную нравственность с азов.

Его поведение превращается в сумму разновекторных поступков, как в случае с обеспокоившимся киллером. Совершается суворовский переход с дикого Востока на дикий Запад огородами, минуя первоисточники цивилизации. У нас всегда был не столбовой, потомственный, а личный, мучительный симулякр евпропеизации. Через умение повязать галстук и справить правильный костюм проходили партийные карьеристы, отесываясь в медленном ритме. Жизнь коротка — они не успели. Не успеют и нынешние бандиты при всех их высоких оборотах. Однако бандитские деньги врастают в дело, превращая бандита в собственника.

Бандит, по природе своей, показной экстраверт. Он даст детям блестящее образование, отправит любоваться площадью Святого Марка в Венеции. На рукотворном римско-византийском стыке, пред ясным взором Спасителя они угадают пугливые души своих соплеменников. Бандитские дети со вправленными мозгами вернутся из дальних краев под сильным впечатлением.

Два рыцаря стоят в подъезде, ждут клиента…

Русско-польский диалог — «бесполезная страсть», как сама жизнь, если вспомнить Сартра, и в ней невольно примешь участие, хотя бы по принципу принадлежности к живому.

Есть несколько уровней этого диалога. Всякий раз они смешиваются, как в постмодернистском романе, и в конце ясно виден тупик. Поскольку тупик — источник раздражения и знак безнадежности, лучше всего было бы помолчать. По крайней мере, лет пятьдесят или сто. Но раз уж я начал…

Начну с того, чего нет. Нет общего дискурса. Система понятийности разнится кардинально. Возьмем идеальную пару. Поляк ведет диалог на картезианском уровне логических категорий, чувствительно относясь к проблеме противоречия, с отчетливым представлением о своих интересах. Русский рассуждает на основе общей витальности, интегрирующей противоречие как элемент «живой жизни», снимающей вообще вопрос об интересах во имя надмирного смысла. Польская точка зрения русскому кажется узкой и неприятно прагматичной. Соответственно, русская точка зрения оказывается для польского сознания неряшливо расплывчатой и подозрительно «тотальной».

Речь идет о двух разных типах культуры и цивилизации, которые тем более взаимоотчуждены, что находятся по соседству. Дело усложняется еще и тем, что Россия не имеет гомогенного типа культуры, отчего о русском сознании говорить можно только с большой натяжкой.

Отсутствие единого русского сознания не отменяет наличие русской государственности, которая извне вполне логично может ассоциироваться с «русским духом», за что каждый русский должен держать ответ. Полякам как национальному образованию в сущности неважно, какие внутренние проблемы терзают русских. Им ясно, что в России нет счастливой государственности, нет процветания. Страна, которая веками изводила граждан и возвеличивала монстров, не заслуживает уважения объективно. Россия тем более отвратительна, что она давила и подавляла Польшу как страну, как культуру, как миф.

Поляки создали устойчивый образ кацапа , наполнив его содержанием жизненной несостоятельности. Герметичность и законченность этого образа не допускают поправок. Любое положительное свидетельство о русских (при исключительных условиях его возникновения) становится не добавлением, а самостоятельным приложением, которое находится в таком противоречии с основной моделью, что психологически разрешается спонтанным комплиментом типа: «Я не могу поверить, что вы русский». Это большая награда в устах поляка, и ее надо как следует заслужить.

О каком польском русофильстве может идти речь? Это какая-то перверсия.

Будь я поляком, я бы все русское ненавидел и презирал до бесконечности. Хаос, грязь, помойка мира — а при этом весь мир хотят переделать по собственному образцу. Я бы и русских диссидентов презирал за принадлежность к России, за их вечное нытье и приглашение к сочувствию, просьбы о помощи. Я бы им посоветовал уехать из России и забыть ее поскорее, если они разумные люди, а не обычные русские.