Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Затем Джон Л. называет свое имя и говорит, кто он есть, и все отвечают «Здравствуй».

«Белый Флаг» – одно из местных собраний АА, которые обязательны для посещения жильцам Эннет-Хауса. Каждый вечер на неделе тебя должны видеть на назначенном собрании АА или АН, иначе до свидания, выселение. Жильцов, когда они идут на назначенные собрания, должен сопровождать сотрудник Хауса, чтобы официально их там, собственно, видеть 134. Консультанты жильцов Хауса предлагают садиться в самом первом ряду, чтобы было видно поры на носу спикера, и стараться Идентифицироваться, а не Сравнивать. Еще раз: Идентифицироваться значит сопереживать. Идентифицироваться – если только вам не важнее Сравнивать – тут совсем не трудно. Потому что если сидишь впереди и слушаешь внимательно, то знаешь, что все истории деградации, падения и смирения спикеров, по сути, одинаковы и похожи на твою: веселье с Веществом, затем постепенно все меньше веселья, затем значительно меньше веселья из-за, типа, отключек, когда вдруг очухиваешься на шоссе на скорости 145 км/ч со спутниками, которых первый раз в жизни видишь, ночей, когда просыпаешься в незнакомой постели рядом с кем-то, кто даже на известное науке млекопитающее не похож, трехдневных отключек, после которых приходится покупать газету, чтобы хотя бы понять, в каком ты городе; да, постепенно все меньше и меньше реального веселья, зато теперь есть физическая потребность в Веществе, вместо былого добровольного веселья; затем в какой-то момент вдруг вообще ну очень мало веселья, вкупе со страшной, до трясущихся рук, ежедневной потребностью, затем ужас, тревога, иррациональные фобии, тусклые воспоминания о веселье, как песни сирен, проблемы с разнообразными представителями власти, головные боли, от которых колени подгибаются, легкие припадки и литания всего того, что бостонские АА зовут Утратами…

– Затем настал день, когда я из-за выпивки потерял работу, – у конкордца Джона Л. огромное свисающее брюхо и практически нет задницы – у некоторых толстяков постарше бывает, будто задница втягивается в тело и вываливается с другой стороны в виде брюха. Трезвый Гейтли качает пресс из страха, что это внезапно произойдет и с ним, раз тридцатилетие не за горами. Гейтли такой огромный, что на нескольких рядах за ним никто не садится. У Джона Л. самая большая связка ключей, что Гейтли видел в жизни. Они на вытягивающемся ретракторе, как у уборщиков, тот прикрепляется к шлейке на поясе, и спикер рассеянно, сам не замечая, их перебирает – его единственная уступка страху сцены. Еще на нем серые штаны уборщика.

– Потерял чертову работу, – говорит он. – То бишь так-то я знал, где она и все дела. Просто прихожу в один прекрасный день, а там уже какой-то другой мужик, – снова смех в зале.

…и еще Утраты, и вот уже Вещество кажется единственным утешением в боли от накапливающихся Утрат, и, конечно, ты Отрицаешь, что само Вещество и вызывает те самые Утраты, которые утешает…

– Алкоголь убивает медленно, но верно, вот как мне сказал один мужик в первый вечер, когда я Пришел, у себя в Конкорде, и этот же мужик в итоге стал моим наставником.

…затем уже не такие легкие припадки, белая горячка из-за неудачных попыток слишком быстро ограничить потребление, первое знакомство с субъективными жуками и грызунами, затем еще один запой и еще жуки мурашками по телу; затем, наконец, ужасное признание, что какая-то черта бесповоротно пересечена, и клятвы с потрясаниями-кулаками-Господу-свидетелю завязать, бросить отныне и навсегда, соскочить, затем, может, пара дней первоначального успеха благодаря Самодеятельности, и вдруг срыв, затем снова обеты, наблюдение за стрелками часов, барочные правила для самого себя, повторные срывы к облегчению Вещества после где-то двух дней воздержания, жуткие похмелья, пеплопосыпательная вина и отвращение к себе, надстройки дополнительных правил (например, не раньше 09:00, не в вечер после работы, только когда луна прибывает, только в компании шведов), которые тоже подводят…

– Когда я напивался, хотел протрезветь, а когда был трезвый, хотел напиться, – говорит Джон Л. – Я так годами жил, и скажу как на духу: это не жисть, а чертова смерть заживо.

…затем невероятная психическая боль, словно перитонит души, психическая агония, страх надвигающегося безумия (почему я не могу бросить, если так хочу, – может, я ненормальный?), появления в больничных вытрезвителях и клиниках реабилитации, домашние неурядицы, финансовое пике, рано или поздно – домашние Утраты…

– А потом я из-за выпивки потерял жену. То бишь так-то я знал, где она и все дела. Просто однажды прихожу, а там уже какой-то другой мужик, – тут смеха уже немного, в основном горькие кивки: истории часто у всех одинаковые, в плане домашних Утрат.

…затем ультиматумы по месту работы, нетрудоустраиваемость, финансовое дно, панкреатит, подавляющее чувство вины, кровавая рвота, циррозная невралгия, недержание, невропатология, нефрит, черная депрессия, жгучая боль, и Вещество дарует все более краткие периоды облегчения; затем, наконец, больше никакого облегчения, нигде; наконец, невозможно кайфануть так, чтобы заморозить свои чувства от такой жизни; и теперь ты уже ненавидишь Вещество, ненавидишь, но понимаешь, что все равно не можешь бросить, это Вещество, понимаешь, что, наконец, хочешь бросить больше всего на свете, и это уже совсем невесело, и ты поверить не можешь, что тебе вообще когда-то нравилось, но бросить все равно не можешь, ты как будто совершенно свихнулся на хер, тебя как будто стало два; а когда готов продать родную мамочку, чтобы бросить, и все равно, понимаешь ты, бросить не можешь, тогда-то и спадает последний слой дружелюбной славной маски твоего старого приятеля-Вещества, пробила полночь и маски сброшены, и ты вдруг видишь Вещество как оно есть, впервые видишь Болезнь как она есть, как была все это время, смотришь ночью в зеркало и видишь, чему ты принадлежишь, что становится тобой…

– Чертова живая смерть, говорю, это и близко на жисть не похоже, я стал как неживой и немертвый, и говорю вам как на духу, мысль о смерти была чепухней по сравнению с мыслью о такой вот жисти еще пятьдесять лет, и только потом уже смерти, – и головы слушателей кивают рядами, как луг под ветром; ох, как тут не Идентифицироваться.

…а потом у тебя серьезные проблемы, очень серьезные, и ты это понимаешь, наконец-то, смертельно серьезные проблемы, потому что Вещество, которое ты считал единственным другом, за которое отдал все, с радостью, которое так долго приносило тебе облегчение боли от Утрат, вызванных любовью к облегчению, Утрат твоей матери, и второй половины, и бога, и товарища, наконец сорвало свою слащавую маску, обнажило бездонные глаза и хищную пасть, и клыки вот досюда – это Лицо-В-Полу, щерящийся лик блед твоих худших кошмаров, и это лицо – теперь твое собственное лицо в зеркале, это ты, Вещество поглотило или заменило тебя и стало тобой, и ты срываешь футболку в рвоте, слюнях и Веществе, которую вы оба носили неделями не снимая, и стоишь и смотришь на свою бледную грудь, а там, где должно биться сердце (которое ты отдал Ему), в центре его обнаженной груди и бездонных глазах только беспросветная дыра, и еще зубы, и когтистая лапа зазывно манит чем-то соблазнительным, и теперь ты видишь, что тебя поимели, по-королевски кинули, раздели, поматросили и бросили, как плюшевую игрушку, валяться как упал во веки веков. Теперь ты видишь, что Оно – твой враг, твой худший кошмар, и проблемы из-за Него отрицать уже невозможно, – а бросить все равно не можешь. Теперь принимать Вещество – как посещать черную мессу, но бросить все равно не можешь, хотя о кайфе уже и думать забыл. Тебе, как тут говорят, Конец. Ты не можешь напиться и не можешь протрезветь; не можешь кайфануть и не можешь попуститься. Ты за решеткой; ты в клетке, и куда ни глянь – вокруг только прутья решетки. Ты попал так, что теперь твоя жизнь либо оборвется, либо круто изменится. Ты на развилке, которую бостонские АА зовут Дном, хотя термин не самый подходящий, ведь все согласны, что это место, напротив, очень высокое и неустойчивое: ты на краю чего-то очень высокого и наклоняешься вперед…