Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

молитву он рассматривал как установку нужной температуры в духовке согласно инструкциям на коробке. Представлять, что он говорит с потолком, казалось все же предпочтительней, чем говорить с Ничем. И еще он находил унизительным вставать на колени в трусах, и, как остальные мужики в комнате, всегда делал вид, что у него, типа, кроссовки забились под кровать, и нужно постоять так на полу, чтобы их найти и достать, когда он молился, но все же молился, и взывал к потолку, и благодарил потолок, и спустя где-то пять месяцев Гейтли ехал по зеленой в 04:30 убирать человеческие какашки из шаттакского душа и внезапно осознал, что прошло уже нехило так дней с тех пор, когда он хотя бы вспоминал о Демероле, Талвине или даже травке. В эти последние дни он уже не просто тянул лямку – Вещества просто даже на ум не приходили. Т. е. Желание и Влечение Забрали. Шли еще недели, суп из Служений, собраний, дыма сигарет и клише, а он по-прежнему не чувствовал ничего вроде старого желания кайфануть. Он стал, в каком-то смысле, Свободен. Впервые, наверное, лет с десяти выбрался из подобной ментальной клетки. Он поверить в это не мог. Чувствовал не столько Благодарность, сколько недоверчивость, насчет того, как у него их Забрали. Каким это образом какая-то Высшая сила, в которую он даже не верил, когда лицемерно просил о помощи, как по волшебству освободила его из клетки, из которой он даже не надеялся выбраться? Если он вообще мог встать на колени ради молитвы, только сделав вид, что ищет ботинки? Ну хоть убей, он не мог допереть, как же эта фигня, которая явно помогает, собственно, помогает. Просто с ума сойти. Где-то через семь месяцев, на небольшом Воскресном собрании новичков, он даже реально оставил трещину в столе «Провидента», пока бился о столешницу большой квадратной головой 195.

У белофлаговца («Грозного») Фрэнсиса Гехани, одного из самых древних и заскорузлых Крокодилов, были белый ежик, ирландская кепка и подтяжки поверх фланелевой рубашки, обрамляющие брюхо, и огромный красный шнобель огурцом, под кожей которого даже можно было разглядеть артерии, и бурые пеньки зубов, и эмфизема, и маленькая переносная штука с кислородом, голубая трубочка которой держалась под шнобелем на белом пластыре, и очень чистые яркие белки глаз, которые вкупе с крайне низким пульсом в покое были обязательными чертами мужика с геологическими эпохами трезвой жизни в АА. Грозный Фрэнсис Г., во рту которого всегда торчала зубочистка, а на правой руке красовалась поблекшая винтажная татуировка времен Корейской войны с голой дамочкой в бокале мартини, бросивший пить при Никсоне и говоривший неприличными, но древними эпиграммами 196, которыми пользовались все Кроки, – Г. Г. после инцидента со столом и головой взял

Гейтли распивать потрясающие количества кофе. С легкой скукой отстраненной Идентификации он выслушивал жалобы Гейтли: по словам Дона, нечто, которое он не понимал, не говоря о том, чтобы даже начать в него верить, в ответ никогда бы всерьез не захотело спасти его задницу, даже если Он/Она/Оно в каком-то смысле и существует. Гейтли до сих пор не понимает, почему оно помогло, – но зато как-то помогли слова Грозного Фрэнсиса, когда тот предположил, что вряд ли какая-нибудь фигня из младшей лиги, которую Дон Гейтли понять в состоянии, спасла бы его жалкую задницу от такой хреновины из старшей лиги, как держиморда в приличном прикиде, а, ек-макарек?

Это было давно, много месяцев назад. Теперь Гейтли обычно не переживает, что он там понимает, а что нет. Дважды в день молится на коленях потолку, и вычищает говно, прислушивается к снам, и проявляет Активность, и говорит правду жильцам Эннет-Хауса, и пытается помочь тем из них, кто подойдет и попросит о помощи. И когда Грозный Фрэнсис Г. и белофлаговцы подарили ему в сентябрьское воскресенье, обозначившее его первый год трезвости, безупречно испеченный торт с одной свечкой и толстым слоем глазури, Дон Гейтли впервые в жизни расплакался перед неродными людьми. Теперь-то он отрицает, что понастоящему плакал, говорит, дым от свечки в глаза попал. Но он плакал.

Гейтли – странный выбор на должность повара Эннет-Хауса, ведь сам он большую часть последних двенадцати лет питался бутерами из бутербродных и снеками в пакетиках на ходу во время какой-либо деятельности. Его рост 188 см, вес 128 кг, и до прошлого года он в рот не брал брокколи или груши. В плане стряпни он предлагает следующее неизменное меню: хот-доги с вареной сосиской; жесткий мокрый мясной рулет с кусочками американского сыра и половиной пачки кукурузных хлопьев сверху, для текстуры; куриный крем-суп с лапшой в форме спирохет; зловеще темные, напоминающие подошву куриные ножки «Шейк-н-Бейк»; тошнотворно недожаренные бифштексы погамбургски; и спагетти с подливой от бифштексов – пасту для этого он варит почти час 197. Только самые закаленные улицей жильцы Эннета отважатся что-нибудь ляпнуть про еду, которая каждый вечер появляется на длинном столе в широких дымящихся скороводках, где и готовилась, и над которой, словно луна, плывет большое лицо Гейтли, раскрасневшееся и вспотевшее, под обмякшим поварским колпаком, подаренным Энни Пэррот ради злого прикола – хотя до него так и не дошло, – с глазами, полными тревог и надежд на всеобщее удовлетворение, – по сути, напоминая нервную невесту, сервирующую первый брачный стол, вот только у этой невесты лапищи размером с сами тарелки Хауса и оббиты тюремными партаками, и невеста эта спокойно обходится без прихваток, когда ставит здоровые сковородки на полотенца, которые приходится подкладывать, чтобы пластиковая крышка стола не пузырилась от жара. Все кулинарные отзывы в высшей мере непрозрачны. Рэнди Ленц в своем северо-восточном углу любит поднять банку газировки и сказать, что благодаря еде Дона по-настоящему ценишь то, чем ее запиваешь. Джоффри Дэй вслух радуется, как приятно для разнообразия подняться из-за стола без полного живота. Уэйд Макдэйд, молодой хардкорный фляжечный алкаш из Эшлэнда, Кентукки, и Дуни Глинн, все еще контуженный и нетвердо стоящий на ногах после какой-то пошедшей наперекосяк аферы с компенсациями работникам в прошлом году, вечно больной, его наверняка скоро Выселят за то, что он потерял черную работу в брайтонских «Заборах и ограждениях» и даже не прикидывается, что ищет новую, – у этих двоих есть целый номер на вечер со спагетти, где Макдэйд входит в гостиную прямо перед жрачкой и говорит: «Сегодня снова подают великолепные спагетины, Дунстер», и Дуни Глинн отвечает: «О-о-о, надеюсь, мягкие и размокшие?», а Макдэйд добивает голосом кентуккийского шерифа: «Можешь оставить зубы на полке, сынок», подводя Глинна к столу под руку, будто Глинн умственно отсталый ребенок. Этот номер они из самосохранения ставят только тогда, когда Гейтли еще на кухне, мешает салат и тревожится из-за презентации первой перемены блюд. Хотя вот Крошка Юэлл ни разу не забыл поблагодарить Гейтли за стряпню, и Эйприл Кортелю рассыпается в похвалах, а Берт Ф. Смит всегда закатывает глаза от удовольствия и причмокивает губами, когда получается донести вилку до рта.