Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

И оттого почему-то еще хуже, что следующий, еще более неприятный горячечный сон с Джоэль ван Дайн происходит, безошибочно и неизбежно, на кухне миссис Уэйт, точь-в-точь той самой, вплоть до стеклянного абажура под потолком с кучей дохлых жуков, переполненных пепельниц, гистограммы стопок «Глоуб», действующего на нервы аритмично протекающего смесителя в раковине и вони – букета плесени и гнилых фруктов. Гейтли на кухонном стуле с деревянной спинкой, на котором обычно сидел раньше, с одной выломанной горизонтальной перекладиной, а миссис Уэйт на стуле напротив, на антигеморройной подушке, которую Гейтли всегда принимал за странный розовый пончик, только во сне ноги Гейтли достают до самой сырой плитки на полу, а в роли миссис Уэйт – жилица Хауса, член УРОТ Джоэль ван Д., только без вуали, и более того – вообще без одежды, то бишь в чем мать родила, роскошная, с тем же потрясающим телом, как и в прошлом сне, только в этот раз с лицом не брылястого британского премьера, а истинной ангелицы, не столько сексуальным, сколько ангельским, словно весь свет мира собрался в форме лица. Или типа того. Оно кого-то напоминает, лицо Джоэль, но Гейтли, хоть убей, не может узнать, кого, и не только потому, что отвлекает нечеловечески роскошное обнаженное тело, потому что сон вовсе не сексуальный. Потому что в этом сне миссис Уэйт, которая Джоэль, – это сама Смерть. То бишь образ Смерти, ее воплощение. Этого никто прямо не говорит; просто само по себе понятно: Гейтли сидит на этой депрессивной кухне и беседует со Смертью. Смерть объясняет, что Смерть происходит не раз, у тебя много жизней, и в конце каждой (в смысле, жизни) тебя убивает женщина и освобождает в следующую жизнь. Гейтли не может до конца понять, это монолог или он спрашивает, а она отвечает, как в каком-то Q & A. Смерть говорит, что эта женщина, которая тебя убивает, в следующей жизни всегда становится твоей матерью. Так все и происходит: он разве не знал? Во сне это знают все на свете, кроме Гейтли, как будто он пропустил школу, когда это проходили, так что теперь с ним приходится сидеть Смерти, обнаженной и ангельской, и все объяснять, очень терпеливо, более-менее как на дополнительных уроках в средней школе Беверли. Смерть говорит, что женщина, которая сознательно или невольно тебя убивает, – это всегда женщина, которую ты любишь, и в следующей жизни она всегда становится твоей матерью. Вот почему мамы так одержимы любовью к своим детям, почему они так стараются, несмотря на свои личные проблемы, сложности или зависимости, почему твое благополучие они ставят выше своего и почему в их одержимой материнской любви всегда имеется такой как бы легкий привкус эгоизма: они пытаются загладить вину за убийство, которое никто из вас не помнит, разве что, может, во снах. Чем дольше Смерть объясняет механику Смерти, тем лучше Гейтли понимает всю эту важную смутную машинерию, но чем лучше понимает, тем ему грустнее, и чем он грустнее, тем более размытой и дрожащей становится голая СмертьДжоэль на розовом пластиковом кольце, пока под конец он уже не видит ее как сквозь какое-то облако света, молочный фильтр, такой же, как дрожащее пятно, сквозь которое младенец видит склонившееся над колыбелью родительское лицо, и Гейтли плачет так, что больно в груди, и просит Смерть освободить его и стать его матерью, и Джоэль то ли кивает, то ли качает прекрасной размытой головой и говорит: Подожди.

20 ноября

Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд» GAUDEAMUS IGITUR

Я был в зоопарке. Там не было ни животных, ни клеток, и все же это был зоопарк. Сон напоминал кошмар и разбудил меня раньше 05:00. Марио еще спал, из окна на него падал мягкий свет крошечных огней у подножия холма. Он лежал неподвижно и беззвучно, как всегда, сложив жалкие ручки на груди, – только лилии не хватало. Я заложил за губу щепотку «Кадьяка». Из-за четырех подушек Марио, когда спал, упирался подбородком в грудь. Я все еще мучился от повышенного слюноотделения, и моя единственная подушка была мокрой, причем мне не хотелось включать свет и рассматривать. Я очень плохо себя чувствовал. Что-то вроде тошноты в голове. Казалось, хуже ощущения с утра не придумать. Почти всю неделю я чувствовал себя так, словно мне почему-то хочется плакать, но слезы почему-то остановились в миллиметре от слезовыводящих каналов и не шли дальше. И т. д.

Я поднялся и прошел мимо изножья кровати Марио к окну постоять на одной ноге. Оказывается, ночью начался сильный снегопад. Делинт и Барри Лоуч велели мне стоять на левой ноге по пятнадцать минут в день для терапии лодыжки. Бесчисленные мелкие корректировки положения, необходимые для того, чтобы балансировать на одной ноге, задействовали те группы мышц и связки в лодыжке, которые иначе были терапевтически недостижимы. Я всегда чувствовал себя немного подурацки, когда стоял в темноте на одной ноге и ничего не делал.

Снег на земле отливал лиловым, но падающий и кружащийся снег был девственно-белым. Белым, как морская фуражка. Я простоял на левой ноге, наверное, минут пять максимум. Госы и КС 344пройдут через три недели в 08:00 в аудитории КОО 345БУ. Я слышал, как ночная команда уборщиков катит ведро для швабры куда-то на другой этаж.

Это должно быть первое утро без утренних тренировок со Дня Взаимозависимости, и всем разрешили спать до завтрака. Уроков не будет все выходные.

Вчера я тоже проснулся слишком рано. Мне все снилось, как ко мне, пока я сплю, на четвереньках ползет Кевин Бэйн.

Я заправил постель, перевернул подушку мокрой стороной вниз, надел чистые треники и носки, которые не пахли.

Вместо храпа Марио издает тонкий звук из глубины горла. Он как будто снова и снова тянет слово «кий». Не сказать, что звук неприятный. Я оценил толщину снежного покрова в добрых 50 см, а снег так и валил. Сетки Западных кортов в лиловом полусвете наполовину утонули в снегу. Их верхние половины содрогались на ужасном ветру. Я слышал, как по всему общежитию в проемах дребезжат двери, как бывает только при очень сильном ветре. Ветер придавал снегопаду завихряющийся диагональный аспект. Снег бил по внешней поверхности окон с песчаным звуком. В целом вид из окна напоминал встряхнутое пресс-папье – из тех, где внутри рождественская диорама и встряхивающийся снег. Деревья, ограды и здания на территории казались какими-то игрушечными и уменьшенными. Было сложно отличить новый падающий снег от уже имеющегося, который ветер завихрил с земли. Только тогда мне пришло в голову задуматься, где мы будем и будем ли вообще играть сегодняшние выставочные матчи. Легкое еще не надули, но шестнадцать кортов под Легким в любом случае вместили бы только игроков А. Во мне вспыхнула какая-то холодная надежда, потому что я понял, что из-за погоды игру могут отменить. Но из-за отдачи этой надежды мне стало еще хуже: я не помнил, чтобы раньше так сильно надеялся избежать игры. На самом деле я вообще не помнил, когда в последний раз испытывал хоть какието сильные чувства по отношению к игре.